Кодекс Хранителя
Шрифт:
— Выдержу, — упрямо ответила Хадиса и прикрыла глаза.
* * *
Чем ближе был выход из бреши, тем непригляднее становилась картина. Лопнувших наростов становилось все больше, а атакующих тварей — все меньше. Хуже было то, что многие из них просто двинулись вон из зоны аномалии. А там, в реальном мире, есть где переждать и день, и зной. Тварей стоило выследить и уничтожить, пока есть возможность. Вот только пространство все ещё расширялось. Зона препятствий в направлении от центра аномалий и так занимала с добрые двадцать минут на пересечение, а если учесть расширение, да ещё и в неположенном месте пересечения,
Луна плыла вдоль небосвода, а ветер метал песок, скользя вдоль дрожащей поверхности аномалии. Каменное плато жило своей жизнью. Это вокруг Академии живности не было. За барьером всего было вдоволь, и даже река не пыталась вскипятить неосторожно окунувшихся в нее путников. Сам же барьер, словно исполинский студень, зиял дрожащим изломленным боком.
В этой его части не было ни дорог, ни проблесков цивилизации. Два маяка оказались сломлены и обесточены, обнажая под амагическим энергетическим щитом нежную плоть пространственной аномалии. Разбухшая от бушующего внутри прорыва, она трепетала порванными краями в дивной пульсации и, казалось, вообще забыла, как срастаться назад. Это было плохо. Барьер должен затягивать себя сам, но не делал этого, ожидая непонятно чего.
— Стоило сразу гнать машину сюда, — посетовал Ананьев после того, как они сделали привал. Его уставший мозг требовал общения, которого напарник дать не мог. Хотя да, слушал он отменно. Октопус как раз вытаскивал из вещмешка консервы, предоставленные предусмотрительной Маритой. — Ты понимаешь, что назад пойдешь пешком?
Звездунов молча протянул ему металлическую банку с тушенкой. Хмыкнув, Анонис взял ее и принялся открывать ножом.
— Неужели связки сорвал? — продолжил он, принюхиваясь к содержимому банки. — Похоже, есть можно. На худой конец прожарим на огне.
Октопус в ответ лишь пожал плечами, открывая другую банку.
— Подъехали бы. Заблокировали брешь отсюда и не парились бы…
Звездунов хмуро глянул на него. Разведённый костер плясал в его глазах странными бликами. Недолеченный Гемартой синяк коричневым пятном расползся аж до уха, делая из треклятого Хранителя подобие хомяка.
— На все есть своя инструкция, — сипло протянул он, ворочая вилкой в тушенке. — Логичней извне, по инструкции — изнутри…
Подавившись водой, Ананьев расхохотался. Звездунов недоуменно на него глянул, молча ожидая пояснений.
— Трахаешь тоже по инструкции, или кодексом не положено?
Звездунов промолчал, продолжая методично ковыряться в тушенке. Все же Ананьев был прав, выглядела она не вполне съедобно.
«Глаза» возвратились через полтора часа. Раздавшиеся в объемах, они переваривали своих жертв, превращая их из материальных объектов назад в нематериальные сущности. У Хранителей даже на это была своя инструкция. Вот только вряд ли он отпускал эти «спасенные души» и, конечно, не коллекционировал их.
Ананьев отчетливо знал, что где-то внутри
Черные тени Кнута не возвратились. В них не было заложено такой функции. Когда они поглощали очередного иномирного выродка — взрывались вместе с ним. Тогда в сознании Ананьева звякал очередной колокольчик о самоуничтожении проклятия, и он довольно щурил глаза от очередной миниатюрной победы. Все работало как часы, все было по инструкциям и по плану: прорыв, зачистка, штопка барьера… отдых. Последняя черная тень металась без цели, а значит, неучтенных тварей вокруг аномалии больше не было. Можно было заняться остальным, а после и отдохнуть.
Штопали барьер молча. Все тем же дивным призывом Хранителя. С той лишь разницей, что разбухшие от поглощенных сущностей «глаза» теперь запросто выступали стройматериалом. Какое-то безжалостное у Звезды выходило милосердие…
Звездунов на мигах показал, что дежурит первым, и Ананьев, не возражая, завалился спать.
Вот только отдохнуть все равно не получилось. Ему снились беспокойные сны. Словно все существующие в мире кошмары решили в один час заполнить его и так намаявшееся за день сознание. Снилась плутовка Кирин в странном невесомом наряде. Снились шрамы на ее полной груди. Ртутно-серые глаза и призывная улыбка. Он помнил ее ломаные движения, уродующие буквально каждый шаг. Помнил особо болезненные позы, которые она терпела с необъяснимым удовольствием. Помнил трепет и удивительную покорность.
Теперь же Кирин хотелось беречь. И эта проклятая мысль, словно изощренное издевательство, пробралась в его воспаленный мозг. Легла туда утвердившейся аксиомой, хлестким корнем сто восемнадцатой песни.
Октопус разбудил его через несколько часов. Была уже глубокая ночь, и Кнуту следовало сменить своего напарника и дать ему наконец отдохнуть.
Появилось время подумать над всем: о подставе с новыми ученицами, о подставе с летучей наркотой, которую он добровольно сам распространил. Может, сам был под каким-то очередным управляющим проклятием? Или просто чувство меры утратило границы? Странное чувство неправильности, даже некого стыда, а может, и вины, разъедало изнутри.
Разъедало уже тогда, когда он вдумчиво убивал монстров скупыми хлесткими ударами, впервые не оставляя себе ничего на «разрезать» и на «посмотреть». Сейчас все произошедшее за эту неделю наложилось титрами на только что увиденный сон, приобрело совсем иной смысл. Прикрыв глаза, Кнут неосознанно мотнул головой, отгораживаясь от непривычных чувств. Чертовка Кирин не отпускала, слишком крепко окутав его своим дивным смирением.
Проклятая сто восемнадцатая песнь в исполнении не менее проклятого суккуба — пугала. Умение, с которым его просчитали, страшило еще больше. Октопус хорошо учил. Взгляд Раздорца скользнул по мерно вздымающейся спине хранителя, остановившись на неприкрытом затылке.