Коэффициент интеллекта (сборник)
Шрифт:
– Конечно! – Эгон ободряюще улыбнулся. – Только позвони мне сразу, как доедешь домой, и скажи, поняла ли ты то, что я написал.
– Хорошо, папа.
Эгон вернулся к себе задумчивый, грустный.
– Ну что, Бэн, полдела мы уже сделали. Теперь ждем звонка, – сказал он псу, положившему морду на его шлепанец.
Зельда позвонила поздно ночью, голос ее дрожал.
– Я сейчас за тобой поеду, к утру буду уже там.
– Нет! – жестко сказал Эгон. – Я не вернусь. Не для того уезжал. Просто сделай то, о чем я попросил, и больше ничего не надо. Прощай! – Он положил трубку.
Зельда поняла
Мрачный как туча Эгон сел в кресло.
– Так будет лучше, так будет лучше для всех, – сказал он в пустоту, и тут его взгляд упал на граммофон, который Эгон не заводил уже больше месяца.
С трудом перемещая внезапно отяжелевшие ноги, старик подошел к нему и стал перебирать пластинки. Ему хотелось плакать, и он желал бы отвлечься, успокоить душу музыкой.
Но вот пластинка, которая не покидала конверта долгие годы. Тускло блеснуло золотом «Ridi, pagliaccio» [7] , и великий Карузо запел песню, от которой у Эгона всегда бежали мурашки по коже. Пластинка была старая, затертая, половину звуков заменяло шипение, но Майер помнил каждую ноту. По щекам покатились слезы. Внезапно в музыку вторгся какой-то посторонний, диссонансный, тоскливый звук.
Эгон в недоумении оглянулся.
Бэн выл, подняв морду к потолку.
Он всегда выл, когда слышал эту арию.
План Эгона сработал!
Делакруа был уже в «Терре» – Гес оказался прав. Теперь и он получил приглашение и сидел безвылазно у себя в комнате, приводя в порядок бумаги.
Оливия с самого утра звонила, рыдала, кричала в трубку, что не пойдет в эту чертову «Терру», как бы ее ни уговаривали. Она была в истерике, а потом выбежала на улицу и, обратив лицо к окнам мистера Эпплтона, закричала: «Убийцы! Убийцы!»
Выскочили медсестры с охранниками, схватили ее, потащили в корпус. Никади была невменяема, она вырывалась, визжала, кусалась и царапалась.
Эгон смотрел из окна на происходящее, вцепившись руками в подоконник.
Похоже, что бедняжка Оливия все же избежала «Терры».
С сумасшедшими они не работают.
Через минуту двор опустел, и только синело на асфальте яркое пятно парика.
А вечером следующего дня Эгон получил свою «черную метку» из рук улыбающейся Меган.
– Господин Майер, я зайду за вами в девять утра после завтрака, и постарайтесь не есть ничего тяжелее овсянки, – сказала медсестра, избегая его взгляда.
Эгон закрыл за ней дверь и повернулся к Бэну:
– Терпеть не могу овсянку. Поэтому завтракать не буду. Скажи мне, Бэн, – обратился он к псу, доставая из кармана бережно хранимый в течение восемнадцати лет ошейник, – ты сможешь найти дорогу к автобану?
Бэн тявкнул и радостно помахал хвостом.
Виталий Войцик. Пиши, человек!
На небольшой поляне, поросшей бурьяном и полынью, доживал свой век старый покосившийся дом. Высокие деревья бросали на него зловещие тени, а северный ветер с упорством трепал прохудившуюся крышу. И лишь тусклый огонек в сером грязном окне трепетным светом вдыхал жизнь в это ветхое жилище. В нем среди пыли и векового беспорядка за невысоким
За окном господствовала ночь. Звезды и луна изредка появлялись из-за косматых туч, робко заглядывая в одиноко стоящий дом. Человек держал в руке длинное перо, готовясь оставить чернильный след на лежавшей перед ним бумаге.
– Хочется выть на луну? – спросил он, обернувшись к собеседнику.
– Нет, – ответил пес и тут же (словно его застукали за чем-то непристойным) отвел взгляд от окна. – Луна давно не цепляет наших душ.
– Знаем, – усмехнулся человек. – Не зря вы произошли от волков.
– Так же как человек от обезьяны. – Пес не подал виду, что заметил эту усмешку. – Пиши!
– Чего писать-то? Ты все молчишь.
– Сейчас начну.
Лохматый пес вытянул спину, изогнул ее, распрямив лапы, и затем поудобней устроился в кресле.
– Когда-то я был маленьким щенком и гулял со своими братьями, не боясь человека. – Его черная шерсть успела потерять свой блеск, а из глаз исчез щенячий восторг.
– Ты и сейчас меня не очень-то боишься!
– Я – нет, но есть другие собаки. Они тебя найдут. Так давай же поспешим. Я должен закончить свою историю. Первую и последнюю книгу, написанную псом…Шел сто пятьдесят шестой год, когда Вольф появился на свет.
– Позволь! Но какой год ты имеешь в виду? Собачий или человечий?
– Обычный. Тот самый, в котором триста шестьдесят пять дней, двенадцать месяцев и четыре сезона. Но только от рождества Феликса. Первой собаки разумной!
– Ее создал человек, если мне не изменяет память…
– Природа! Человек лишь помог. Пожалуй, это лучшее, что он сумел создать.
– Возможно, ты и прав…
– Пиши!
К тому времени собаки окончательно освободились от власти людей. Грей – вожак племени – говорил, что господство человека наносило урон не только псам, но и всему живому на Земле. И однажды произошла катастрофа, которую и устроили люди. Была разрушена планета, и только собаки сумели очистить Землю от мусора, что оставили после себя люди. Грей рассказывал, что его было несметное количество: ни одной чистой реки, ни одного нетронутого леса, ни одной невзорванной горы. Но дело спорится, когда идея чиста. Собаки бережно хранили уцелевшие участки земли, нежно заботились о каждом кустике, что пережил столетнюю зиму, о каждом деревце, что не сломалось под напором неистового ветра, каждой речушке, что, оттаяв, вновь несла свои чистые воды.