Кофе со вкусом тревоги
Шрифт:
Молодая женщина, лет на семь младше меня, стояла у карусели, держа на руках малыша в синей курточке и смешной белой шапочке с мышиными ушками. Губы женщины шевелились. Наверное, она говорила то, что говорят все мамы в таких случаях: посмотри, сынок, это лошадка, она говорит иго-го! Или что-то вроде того.
Привлеченная шумом машины, женщина посмотрела в мою сторону. Я подумала, что вот как раз ей подошла бы типичная женская машина. Высокая блондинка, длинные волосы собраны в конский хвост. И уже мама в свои двадцать с хвостиком.
Блондинка приветственно махнула мне рукой. Я вздрогнула,
Я не знала, как зовут молодую маму и ее малыша. Мне казалось, что у нее должно быть поэтичное имя и про себя называла женщину Дианой. А ее малыша – Никиткой. Если бы у меня был сын, я бы назвала его Никитой.
Диана с Никиткой въехали в соседний дом пару недель назад. Я не очень хорошо определяю возраст детей, но думаю, что Никитке примерно год. Он еще плохо ходит: сделает десяток шагов и падает или хватается за мамину руку.
Но площадка появилась на полгода раньше, чем жильцы. Кто-то позаботился о том, чтобы Никитке не было скучно ближайшие лет десять. Не знаю, кто – отца ребенка или любого другого человека рядом с Дианой и Никитой я никогда не видела.
Я выехала на шоссе. Сказочный пейзаж «Голубых елей» сменился на унылую пригородную застройку. Покосившиеся дома, заброшенные здания непонятного назначения, запущенные дачи.
Дорога. Я должна смотреть вперед и сосредоточиться на движении.
А вот если бы я родила в двадцать три, моему ребенку было бы уже семь лет. Как раз сейчас он пошел бы в первый класс. Или она. Если бы у меня был ребенок, я была бы одинаково рада и мальчику, и девочке.
Я ощутила, как в солнечном сплетении зарождается комок – вот как бывает, когда катаешься на американских горках, только тогда это возбуждающе и приятно, а сейчас было пронзительно и тоскливо.
Точно расплачусь, подумала я. Чего еще ждать от такой нюни? Чуть что, и глаза на мокром месте.
Но слез не было. Я мысленно похвалила себя. Не время погружаться в страдания: часы на приборной панели показывали, что до начала занятия осталось пятнадцать минут.
А я как раз въехала на парковку творческого центра, где преподавала танцы. Успеваю быстро переодеться и выпить воды.
Точно, вода. Я покосилась на две бутылки, лежащие на пассажирском сидении. Надо же, ни одна не пригодилась.
Мои ученицы и – в меньшем количестве – ученики вели себя как обычно. То есть, были несобранны и капризничали. Удивительно, что я хоть чему-то умудряюсь их научить. Иногда родители моих подопечных говорят, что ожидают большего от занятий, и я их понимаю. Учитель из меня никчемный, надо, наконец, это признать.
И жена никчемная. Да и дочь я была так себе. Была…
Отмучившись со второй группой, я отправилась в комнату для персонала и, пока переодевалась, подумала, что зато я могу считать себя хорошей подругой. Я всегда утешала Марину, когда ей было плохо. И это при том, что ее переживания были не особо стандартны – никакой несчастной любви, сплошь расстройства из-за неудач в учебе или на работе. Когда Марина училась в своем исследовательском университете последний год, у нее совсем не было денег. Я предлагала ей взять у меня и просто так, и в долг, но она отказывалась
Тогда я придумала план. Давала Марине курсовые по химии и биологии, которые якобы нужно было выполнить для знакомых из моего педагогического. Никому ничего делать было, конечно же, не нужно – я просто нашла способ помочь подруге. Думаю, Марина что-то подозревала, но так никогда и не высказала свои подозрения вслух.
***
Все столики в «Гладиолусе» были накрыты кремовыми скатертями и уже сервированы в ожидании гостей. Но занят был только один, в самом углу, подальше от посторонних глаз. Марина уже ждала меня.
– Ужасно выглядишь, – сказала она вместо приветствия.
Я заметила, что официантка, проводившая меня к столу, хмыкнула. Что меня не удивило: из нас троих – меня, Марины и официантки – я выглядела хуже всех. Марину сложно назвать красавицей, но не заметить ее невозможно. Раскосые черные глаза, высокие скулы, длинные темные волосы, заплетенные в две косы. Уверена, в роду Марины были индейцы, уж очень она похожа на индианок, какими их показывают в кино.
Экзотическую внешность Марины подчеркивало простое серое платье до колен. Нарочито неброское, однотонное. Марина не носила украшений и не пользовалась косметикой, и это делало ее без условий сногсшибательной.
Официантка брала очарованием юности. Сияющая кожа, блестящие голубые глаза, пухлые губы накрашены бледной помадой. Тоже в платье – форменном, конечно, но девушке очень шло.
В потертых джинсах и футболке я выглядела на их фоне как нищая домохозяйка, пробравшаяся на звездную тусовку. Я подумала, что при желании могла бы купить весь этот ресторан вместе с официанткой и нервно хихикнула.
Марина с подозрением покосилась на меня.
– Будешь кофе?
– Не, – я замотала головой, как будто Марина предложила хлопнуть сто пятьдесят грамм в девять утра. Без закуски. – Какао хочу.
И что это я раньше не вспомнила, что на свете существует какао?
– У нас только горячий шоколад, – сказала официантка. В ее голосе мне почудилась надменность.
– Алиса, – я прочитала имя на бейджике девушки, – а чем отличается какао от горячего шоколада?
– Ну, – похоже, Алиса смутилась, – это же всем известно…
– А мне неизвестно. Вы, как специалист, просветите меня, пожалуйста.
– Их…там…разные компоненты.
– И какие же?
Не знаю, что на меня нашло. Я видела, что у девушки Алисы дрожат губы, и глаза подозрительно блестят. Но продолжала изводить ее вопросами. Это, наверное, из-за недосыпа.
– Горячий шоколад готовят из растопленного плиточного шоколада. Какао, соответственно, из какао-порошка, – сказала Марина, прекратив истязания официантки. – Алиса, будьте добры, принесите нам чашку эспрессо и чашку горячего шоколада.
Эспрессо! Рот наполнился знакомой приятной горечью и я впервые в жизни позавидовала Марине. Она сейчас будет пить эспрессо и даже не осознает, до чего она счастливый человек.
– Рассказывай, что с тобой происходит, – Марина откинулась на спинку высокого стола и скрестила руки на груди.