Когда была война
Шрифт:
Где-то играла музыка. "Строчит пулемётчик за синий платочек...". "Погиб пулемётчик за синий платочек, что был на плечах дорогих"... Максим в задумчивости пожевал соломинку и перевернулся на живот.
– Поль, а ты веришь, что я мог бы погибнуть за тебя?
– Верю.
– Она помолчала.
– Только надобности нет тебе погибать. Потому что я уже погибла.
Дыхание на секунду перехватило.
– Как это погибла?! Вот же ты... тут!
Полина
– Ты же знаешь. Я умерла. Давно.
– Нет, - возразил Максим.
"Погиб пулемётчик за синий платочек"... Она села, сорвала жёлтый стебель пшеницы и помяла его в пальцах. Сверкнуло в лучах солнца обручальное кольцо - то самое, простенькое, что он подарил ей в день их свадьбы.
– Да, - твёрдо сказала она, откинула соломинку в сторону и, наклонившись к нему, взяла его лицо в свои ладони.
– Я люблю тебя, но я погибла, и меня больше нет.
Максим проснулся. Сердце учащённо билось, в горле и во рту пересохло. Залитое солнцем пшеничное поле сменила отсыревшая походная палатка, а вместо Полины он увидел усердно стучащего ключом радиста.
Всё было сном.
Максим сел и с силой сжал пальцами виски. Полина ни разу ему не снилась после того, как погибла; отчего же он увидел её сейчас? Неяркий зимний свет, что проникал сквозь маленькое клеёнчатое окошко в палатке, резал глаза, причиняя нестерпимую боль. Он кое-как поднялся на ноги. Тело тоже болело. Что это с ним сегодня? Правильно Белозёров сказал: расклеился. Нужно взять себя в руки.
Максим наспех выпил воды из фляжки, завинтил пробку. Потряс головой, прогоняя остатки сна. К языку прилип неприятный привкус, и он несколько раз с трудом, шумно сглотнул.
Он не знал, где была похоронена Полина, и была ли похоронена вообще, но дал себе обещание найти место её гибели после войны. Седой однорукий старик в архиве, где Максим наводил справки, сказал, что Полинин полк взяли в окружение недалеко от маленькой речушки под названием Рогозна. Она чёрной змеёй петляла меж поросших лесами косогоров и полян, что теперь были сплошь перекопаны взрывами мин и снарядов, и впадала в Сейм.
– Родом я оттудава, - хмуро пояснил он и как будто нехотя добавил: - Сын мой тоже там полёг. Однополчанин, видать, супружницы твоей был. А лучше б я там лежать остался...
Он отвернулся, но Максим успел заметить слезу, что выкатилась из-под дряблых сморщенных век и поползла по глубоким морщинам, которым было сплошь изборождено его худое лицо.
Старик открыл потёртую картонную папку, послюнил указательный палец и, перебрав бумажки, шлёпнул перед ним на стол тонкий прямоугольный листок.
– Вот.
– Спасибо, - пробормотал Максим, взял листок и нахлобучил на голову фуражку. Руки вдруг затряслись от волнения, и он вместе с листком спрятал их в карманы, чтобы скрыть дрожь.
Дверь
Он боялся вытащить листок из кармана, боялся увидеть отпечатанное на машинке имя своей любимой и равнодушные строки сверху: "Выписка из книги донесений о безвозвратных потерях".
Безвозвратных... Больше всего Максима страшило именно это слово. Безвозвратных - и будто весь мир рухнул, в одночасье прекратив своё существование.
Он вышел на улицу и, полной грудью вдохнув воздух, на мгновение задержал его в лёгких, а потом решительно вытащил из кармана листок и развернул. "Извекова Полина Дмитриевна (Маршакова). Дата выбытия: 12.07.1943г. Причина выбытия: убита". Далее шли сухие данные: номер войсковой части и военно-полевой почты, место и дата рождения, место призыва, семейное положение, родственники. В глаза бросилась ещё одна строка: "Муж - Извеков Максим Андреевич".
Максим аккуратно сложил выписку и спрятал обратно в карман. Не муж. Уже не муж - вдовец.
Больше узнать что-то о Полине ему так и не удалось.
Танковая поддержка прибыла только к рассвету, когда небо на горизонте уже начало розоветь. Максим стоял у палатки и смотрел, как ровный утренний свет заливает лагерь: медленно ползёт по крышам деревянных бараков и кирпичных зданий, стекает на мёрзлую чёрную землю и разливается сиянием по заиндевелой прошлогодней траве. Острые шипы колючей проволоки кололи его, рвали на части. "Halt! Stoj!" - предупреждала его табличка на воротах. Но он всё равно упорно полз вперёд.
И только одна мысль крутилась в голове: почему же до сих пор никто не знал о существовании под Освенцимом лагеря? Почему он не был отмечен на картах?
Белозёров что-то говорил, отдавал солдатам приказы, но Максим едва ли понимал его. В ушах шумело. Он знал, чувствовал, что за воротами этого лагеря увидит ещё больший кошмар, чем на фабрике "Кохинор". Поэтому когда танк снёс решётку и они с Белозёровым ступили, наконец, на территорию лагеря, он поспешно, стараясь не смотреть по сторонам, пошёл вперёд - практически побежал. Белозёров едва поспевал за ним.
– Нужно проверить административные здания, - говорил он.
– Наверняка, хоть какие-то документы да остались. Проверить нужно обязательно.
Максим кивнул.
– Потом лично доложу Завьялову о том, что найдём. Надеюсь, на этот раз он... хм... не пожлобит хотя бы "За отвагу"? Ну или "За боевые заслуги"?..
У Белозёрова явно было приподнятое настроение. Максим его радости не разделял - он вообще чувствовал себя измученным и разбитым. Поскорее бы это всё кончилось, а там гори оно синем пламенем...