Когда даже ангелы посылают
Шрифт:
Еле слышно звякнул поставленный стакан.
– Катя...
– негромко.
– Если тебе кажется, что со мной что-то не так... то... может быть, стоит сначала поговорить со мной?
Ей стало страшно от его голоса. И больно. И стыдно. И ничего лучше не придумала, как обнять за шею и прижаться. И с облегчением почувствовать его руки на спине - почти сразу же.
– С тобой все в порядке. Более чем. Просто...
– Просто - что?
– упрямо.
– Обещай, что не будешь смеяться!
– Катя...
– он выдохнул
– Вот сейчас мне вообще не до смеха.
Она отстранилась. Недоверчиво посмотрела в осенние глаза.
– Ты.... Ты ревнуешь, что ли? К Денису? Господи, но это глупо!
– Глупо, - покаянно согласился он.
– Ужасно глупо. И я ужасно...
– жалобно и одновременно упрямо, - ужасно ревную. Что у тебя за дела с этим Денисом?
Ревнует... Тепло от этого слова наполнило ее всю. Но насладиться ей не дали.
– Катя?
– требовательно.
– О чем вы говорили?
Катерина выдохнула. И шепотом на ухо оформила явку с повинной. В процессе чувствовала, как Кир сначала дышать перестал, а потом задышал часто. Она долго не решалась оторвать лицо от его плеча. Но пришлось.
Между прочим, смущены оба. И румянец у обоих.
– Это правда?
– его голос звучит глухо.
– Из-за чертовых лимонов? Вкусно?
– Очень, - она снова прячет лицо ему в плечо.
– Ничего не могу с этим поделать, но это правда. Ты вкусный.
Они еще какое-то время стоят вместе. А потом он говорит ей негромко на ухо.
– А ты пахнешь земляникой. И на вкус тоже. И на цвет.
Она лишь сильнее вжимает лицо в его плечо. Оказывается, она умеет смущаться. Оказывается, умеет очень сильно.
– Кать...
– он трется о ее макушку щекой.
– Пока мы не сгорели со стыда окончательно, пойдем в постель. Я сегодня лимонов штуки три съел.
Три лимона - это вкусно. Очень.
11.4
*
Катя вышла из ванной. Кир, после массажа, секса и обнимашек лежал недвижным тельцем на кровати, широко раскинув руки. Из-под одеяла торчали босые ступни. У него крупные ступни, размер ноги - сорок четвертый. С половиной.
Так, стоп, это что, грязь? Чистота в квартире Кира была Катиной гордостью. А тут... на ступнях сорок четвертого с половиной размера что-то темное...
Она подошла и колупнула. Кир взвизгнул. Ну, точнее, молодой мужчина не может визжать, конечно. Но звук был громкий, очень.
– Ты что делаешь?!
– он обмотался одеялом.
– Я щекотки боюсь панически!
А могла бы и догадаться - с его-то тактильной чувствительностью.
– Извини, - села рядом.
– Мне показалось, у тебя что-то на подошве.
Кир помолчал. Вздохнул.
– Не показалось.
Они некоторое время смотрели друг на друга.
– Покажи, - потребовала Катя.
Из-под одеяла высунулась волосатая нога сорок четвертого с половиной калибра. За ней вторая. Катя нагнулась, разглядывая ступни. Смотрела долго, внимательно,
– Что, ну что ты смеешься?!
– Кир навис над ней. Пытался говорить строгим голосом, но глаза смеялись, и солнце било из-за осенних туч.
– Хотя я понимаю - это...
– Смешно!
– Катя отпихнула его и села.
– Погоди, я правильно понимаю, что педали у тебя попутаны?
– Правильно, - уныло согласился Кир, садясь по-турецки и разглядывая свои ступни. На них красовались две надписи - left и right. Причем первая была на правой ноге, а вторая - на левой.
– Ты же говорил, что дипломатам тату не положены?
– Хочешь, чтобы я что-то сделал - скажи, что этого делать нельзя, - криво усмехнулся Кир.
– Я долго думал, как обойти этот запрет. Ну, не то, чтобы запрет... Но если у тебя есть тату или пирсинг и прочее - путь в послы тебе заказан. А я... на меня... Но, в общем, карьеру мне ломать нельзя было. А стопа... ее ж никто не видит, в общем-то.
– Ну а как так получилось, что ноги перепутаны?
– веселье вдруг куда-то делось.
– Так я же щекотки боюсь, - Кир пожал плечами.
– Тату делали под мощной анестезией, у меня на нее реакция какая-то - заторможенный был, процесс не контролировал. Мастер сидел напротив меня. Ну а ему что - у него все норм. Для него это left и right, все четко.
– Господи, нелепо как...
– У меня, Кать, в жизни все так.
Именно тогда он вдруг взял - и рассказал ей. Все. Про конфликт с отцом, про то, как в двадцать лет лишился матери. Про братьев, про свою вынужденную дипломатическую карьеру, про мечту стать историком-лингвистом. В общем, часа два говорила без перерыва. А Катя слушала. И понимала, что это не влюбленность.
Это, мать ее, любовь. В удивительного человека. В потрясающего мужчину. В отца ее ребенка.
Только это ее и пугало в те счастливые месяцы. Ее беременности словно не было. Когда речь невольно заходила об этом - сразу возникало напряжение. Он все-таки не принял. С какого-то момента избегал прикосновений к животу, словно там тикала бомба. И ребенок встал между ними, разделяя.
И от этого было больно. И с каждым днем становилось все больнее.
Они успеют?
Он примет?
Смирится?
Полюбит?
Время работало против нее.
Однако к тому моменту, когда лето уже заканчивалось, Катю внезапно стали посещать совершенно противоположные мысли. Время работало против нее, и когда ее беременность будет заметна визуально - станет еще сложнее. Но почему, почему же ее до сих пор не видно?!
Уже канул в Лету лета первый триместр, уже на исходе четвертый месяц, а ни во внешности, ни в самочувствии Катя не ощущала никаких перемен. Разве что грудь стала чуть чувствительней. Хотя дело возможно не в беременности, а в Кирилле. Его стараниями, так сказать.