Когда деды были внуками

Сапронова Надежда Алексеевна

— А что, папаня: не послать ли тебе Савку на шахты? Малому пятнадцатый год доходит; другие в его годы уж шахтерят и дому помощь дают. А со своим-то хозяйством и я справлюсь, ежели ты разнедужишься совсем.

Все перестают есть и кладут на стол ложки. А Петька продолжает:

— Савка, сам знаешь, какой на работу ухватистый, да и не мот, не шалопай. Помощь от него дому будет.

— М-м-да, — произнес после долгого молчания отец. — Вот какие дела-то. Ты, мать, как думаешь?

Бабушка отвечает спокойным голосом (а руки дрожат

и в глазах — тоска):

— Что ж, Петька дело говорит. А ты как, Саввушка? Согласен ли?

Савка, захлебываясь от нахлынувших чувств, торопливо говорит:

— Да я, бабушка… да я, папаня… Да я с великой охотой поеду. И вы за меня не бойтесь! Тошней кулацкой кабалы на шахтах не будет! А зарабатывать я там больше сумею. Поменьше там, чай, грабят, чем здешние наши…

Не так-то легко новой мысли пробить себе дорогу в старой голове. За долгую жизнь человека там и без нее уже много дум накопилось, да ещё каждая с памяткой, а иная — и с несколькими…

Лежат себе эти памятки тихо-смирно, одна на другой, как четвертушки старой бумаги, давным-давно кем-то исписанные… и нет их будто… и ничем они человеку не докучают…

Но вот ворвется в такую голову новая мысль… незваная… непрошеная… Вместе с ней и ветер будто ворвется — и чем мысль смелей, тем ветер сильней! Взбудоражит он старые листки, поднимутся те дыбом, закружатся в бедной головушке, как сор на перекрестке, — и каждый свое ей забубнит, что в его памятке сказано…

О шахтах в бабушкиной и отцовой голове немало памяток хранится, хотя сами они отроду на них не бывали. Сами-то не бывали, а ребят таких же, как Савка, на них провожали, и своих, и чужих. Не один десяток ребят на их веку деревня на шахты отправила. И судьба тех ребят на таких вот памятках у всех односельчан в голове записана.

И у отца с бабкой тоже…

И вот сейчас будоражные Савкины да Петькины слова и оживили эти памятки, и заголосили они, каждая свое, и потемнело от них в старых глазах, и опустились ниже старые головы…

Никетка Пахомов… Сашка Портнов… Степка… Игнатка — изувечились, калеками вернулись… Михайловы сыновья — трое! — не вернулись вовсе: в забоях завалило… Тогда же и сват Никифор погиб, и Агафьи-вдовы сын единственный — Илья…

Большой обвал был тогда. Не всех откопали и мертвых.

А сколько ребят на шахтах на «легкую дорожку» сбились, кабацкими завсегдатаями сделались. Этих не перечесть…

А хозяева шахт нарочно кабаков понастроили, чтобы выданные шахтерам за каторжный труд денежки к ним же обратно через кабак воротились.

Рассказывают страшную быль злые памятки, нагоняют страх на стариков… Но вот и другие памятки заговорили, им наперекор: «Не все же ребята на шахтах пропадают. Есть и такие, что „в люди“ выбились». Живут себе припеваючи, приоделись! Каким щеголем приезжал на побывку Васька Лаптев? В костюме, при часах! Да и отцу немалую толику в хозяйство преподнес!

А Егор, а Семен Завьяловы? Александров Петр?

Раньше, когда они

за кусок хлеба батрачили, им только и звания было, что «Сенька» да «Сашка» — хоть у них у самих уже «Сеньки» да «Сашки» росли.

А как приехали те по-городскому одетые да с деньгами — так тот же лавочник «Семеном Палычем» и «Петром Василичем» величать их стал и первым с ручкой полез здороваться.

Отец жадно прислушивается к лепету добрых памяток: он оптимистичен от природы и охотно верит в лучшее.

Он перестает вздыхать, выпрямляется и встает из-за стола.

Встают и Савка с Петькой и облегченно вздыхают: минуты общего молчания показались им часами, и они рады, что оно кончается…

А отец уже говорит бабке:

— Ладно, мать! Поговорим-ка со сватом Акимом: он сам двенадцать лет шахтером был, что он скажет?

На другой день Савка слетал на другой конец деревни за сватом. Сват, узнав, в чем дело, явился тотчас же.

— Добро! Добро! — закричал он, едва переступив порог. — Хватит на отцовской печке греться, пробивай дорогу!

Он был «закоренелый шахтер», как его иногда шутя называл Ермолаич. Деревню он недолюбливал и шахту покинул не добровольно, а из-за увечья: глыбой раздробило ему правую руку. Рука не заживала долго, уехал домой, а дома в ту пору отец помер: так он и застрял в деревне.

И теперь он радовался рождению нового шахтера. Началось совместное обдумывание будущей жизни, Аким поучал отца:

— Перво-наперво отпиши землякам в Макеевку: принимают ли на работу? Всяко бывает: хозяин — барин. Хочет — примет, а хочет — выгонит. А ты, Елена Борисовна, пока что одежду ему приспосабливай: кацавейку, штаны ватные; чтобы наготове были: не поедет — дома сносит. Да не забудь мешок ему дать: спину прикрывать.

Долго и подробно обсуждали Савкину отправку; вместе составили письмо землякам, и Савка на следующее же утро отомчал его на станцию — пятнадцать верст туда да пятнадцать обратно. Ночь там переночевал.

Ответ пришел через две недели. Земляки писали: «Малого присылай. Чем можем — поможем. Однако за успех не ручаемся: увольняют шибко. Сами каждый день расчета опасаемся».

Весть, что Ермолаич отправляет сына на шахты, мгновенно облетела всю деревню и подтолкнула еще одного желающего: Андрейку — сына кулака Костылева. У того нужды в доме не было, да уж больно отец одолел жадностью да притеснением.

Отец Андрейке не перечил: сыновей у него и без Андрея хватает, а уедет — все, глядишь, десятку-другую когда пришлет. Так и нашелся Савке попутчик.

Справлять ребят решили, по совету свата Акима, тотчас же по окончании уборки: «Чтобы до холодов успели жизнь свою устроить, а то и замерзнуть недолго».

Тот же сват обещал выправить Савке удостоверение в волости.

— Годочков маленько не хватает, ну да не беда: за бутылку водки припишут…

И действительно, приписали: в удостоверении Савелий Сапронов числился семнадцатилетним.