Когда деды были внуками
Шрифт:
Не прошло и получаса — контроль! Кроткий батюшка тотчас же встал с места и показал контролеру на Андрея под лавкой:
— Жулик тут, господин контролер. Опасаюсь за вещи.
Под лавку тотчас же посыпались пинки мощного кондукторского сапога. Пока Андрей медлил, не зная, что предпринять, из-под соседней скамьи добровольно вылез Савка: не оставлять же товарища в беде! Угрюмо, глядя на кондуктора, Савка негромко, но раздельно сказал:
— Собаку, что ль, пинаешь? На нем крест! Батюшка встрепенулся:
— Какой крест? При чем тут крест,
— А при том, батюшка, что он его по груди сапогом пинает, а на груди-то у него крест, — уже злобно отчеканил Савка.
Одобрительно зашумела простая публика, не нашел ответа батюшка, но Андрей и Савка уже не слыхали дальнейшего: их выставили за дверь, а затем из вагона на первой же станции.
Второй день и последующие…
Светало. Моросил въедливый осенний дождь. Маленькая деревянная платформа станции была почти безлюдна: на этой станции останавливались только самые неторопливые поезда — товаро-пассажирские. Остальные — а их было большинство — с грохотом пролетали мимо.
В промежутках начальник станции уходил домой пить чан и закрывал ожидальную «от жуликов».
Продрогнув за несколько часов под платформой, возвышавшейся на коротких столбиках над морем грязи, ребята ухитрились снова сесть в поезд.
Несколько пролетов проехали под лавкой. Контроль, и снова — вон!
Андрей уже плачет и проклинает отца. Отцовский карман вполне выдержал бы стоимость билета. Но жадность богатства не щедрее немощи бедняка: даже запас Андрея «про черный день» превышал Савкин всего на семь рублей.
— На десятку раскошелился, а в сундуке «катеринки» [1] лежат, — причитал Андрей.
Савка скребет в затылке в поисках нужных мыслей.
Тем временем их примечает наметанный глаз начальника станции. Не говоря ни слова, он следит за ними неотступно и в момент, когда ребята влезают в следующий поезд, хватает обоих за шиворот:
— Предъявите билеты, голубчики!
После короткой, без слов понятной пантомимы начальник отшвыривает их от вагона с напутствием:
1
«Катеринки» — царские сторублевые денежные знаки о изображением императрицы Екатерины II.
— Пошли вон, стервецы! Не попадайтесь мне в другой раз: в арестантку упеку!
Скверное положение…
Савка решает: шагать пешком до следующей станции. Двенадцать… пятнадцать верст? Сколько придется.
И шагают… под дождем… после бессонной ночи.
Новая станция… Посадка… Недолгая передышка вод лавкой, контроль — и вон!
Меняются люди, меняются названия дней и станций. Неизменна только жестокость бессмысленной борьбы за право искать работу.
Потерян счет пинкам кондукторов и подзатыльникам начальников станций…
Доедены последние крошки съестного из котомок.
Мокрая одежда…
Только выносливое крестьянское тело, привыкшее ко всяким передрягам, помогло Савке пройти этот путь на шахты.
Андрея он в последние дни целиком взял на свое попечение: утешал, бранил, тащил куда нужно. Дорога, которая у «билетных» пассажиров укладывалась в двадцать два часа, у Савки и Андрея растянулась на шесть с половиной дней.
И все же они добрались до Макеевки.
Вышли из вагона. На этот раз без пинка.
Андрея и Савку выставили из вагона на первой же станции.
Остановились на минуту.
Савка вспомнил наказ бабки: «Перекрестись трижды, как с поезда-то сойдешь», и снял шапку. Но тут же вспомнил и попика — дорожного спутника. Сердито нахлобучил шапку по самые брови и махнул рукой:
— Айда, Андрюшка! Пошли!
Приехали…
Шахту, где работали земляки, ребята нашли легко.
Последние попутчики — шахтеры окрестных шахт — так обстоятельно, так заботливо описали им все приметы дороги, что она встретила их как старая знакомая и сразу же привела куда надо. Барак тоже отыскали без труда, только в дверях маленько попутались: их было шесть. Однако нашли и дверь. Помешкав немного — старательно очищали ноги голиком, — ребята робко открыли дверь.
Волна комнатного, хорошо прогретого воздуха хлынула им навстречу.
Но не от нее закружилась у Савки голова и заработали слюнные железы: запах щей, жареного картофеля, хлеба, свойственный помещениям, где готовят и едят, был тому причиной.
В комнате был всего один человек: женщина, стоявшая у плиты спиной к двери. Она мыла посуду. Справившись со слюной, Савка охрипшим от простуды и волнения голосом негромко сказал:
— Здравствуйте, тетенька.
Андрей смолчал, держась за спиной Савки.
Женщина вздрогнула, плеснув водой из кастрюли на плиту, но, обернувшись, тотчас же заулыбалась и приветливо закивала головой.
— Наши? Ковылинские? Знаю, знаю: мужики сказывали — едут, мол! Проходите к плите, ребята. Вымокли-то как, сердешные! Обсушитесь! — ласково приглашала женщина, быстро убирая вымытую посуду по местам и вытирая руки.
Затем, так же быстро и ловко, она принялась переставлять с лавки на горячую еще плиту какие-то котелки и горшки, рассказывая ребятам попутно о себе. Она из их же деревни, но уехала из нее двенадцать лет назад с молодым мужем. Мужа через четыре года завалило: откопали мертвым. Теперь она за другим — волжанином; в деревню свою теперь ей ехать незачем: хозяйства там не сохранила, родители померли.
Ребята слушали рассказ, а сами как завороженные глядели на котелки и жадно ловили носами пар, поднимавшийся из них.