Когда горит снег
Шрифт:
Старик объяснил наличие всех этих редких блюд — проявлением дружеской симпатии знакомых офицеров, приехавших из Италии.
Капитан самоотверженно глотал спагетти, напоминавшие ему своей длиной кишку, которую врач засовывает в глотку пациента при добывании желудочного сока; шутил с беспрерывно трещавшим синьором Челлини и ухаживали за прелестной Франческой, чувствуя, что ее насмешливая бровь становится для него все более неотразимой. Немножко смущало его присутствие лейтенанта-летчика. Припоминая замечание старика в тире и смущение девушки, капитан втайне мучился ревностью. Впрочем, летчик был, по-видимому, милым парнем
Слегка захмелевший синьор Челлини тоже удалился в свою маленькую спальню, и капитан остался вдвоем с Франческой. Как-то само собой получилось, что широкое, кутанное кожей кресло, предназначенное для одного, вместило их обоих. И снова нежные и тонкие руки заплелись вокруг его шеи, а губы потянулись к губам. Он хорошенько не знал, является ли это движение продолжением семейной традиции, но чувствовал, что оно очень приятно и длится несравненно дольше, чем в тире.
Покашливание старика, донесшееся из спальни, невольно заставило его отстраниться. При этом он подумал о том, что чемпион стрельбы не зря упоминал днем о своей меткости. Конечно, он не боялся старика, но отлично сознавал, что у него не хватило бы духа поднять руку с револьвером на отца, защищающего честь своей дочери. А вместе с тем, быть мишенью, без возможности обороняться, ему тоже не хотелось.
Франческа, очевидно, угадала его мысль. Она наклонилась к нему и, щекоча ухо, обдавая его горячим дыханьем, шепнула:
— Не бойся. Отец не будет стрелять. У него правая рука не в порядке. Он давно уже забросил это дело. Только ему нельзя напоминать об этом. Ты понимаешь, это больное место.
Успокоенный, он обнял девушку, уплывая с нею в неведомый сказочный сон.
Прекрасная явь так же быстро проходит, как и все сны. Неудивительно, что отпуск показался: ему еще более коротким, чем первое мгновенное прикосновение губ Франчески.
За, это время его часть перевели на Западный фронт. Весну сменило лето, потом пролились осенние дожди. Декабрь застал его в Париже.
Франческа еще жила в его воспоминаниях, правда, уже несколько полинявших, как плохо промытые домашние снимки. Может быть, его чувство было и более глубоким, но он сознательно старался погасить его, повинуясь инстинктивному мужскому эгоизму, никогда не верящему в то, что любимая женщина принадлежит ему безраздельно.
Как это ни странно, но в этом большую роль сыграла так понравившаяся ему вначале семейная традиция знаменитого чемпиона стрельбы. Ему казалось, что девушка уже не раз, потихоньку от отца, расширяла границы этой традиции. Может быть и сам старик знал об этом и только в силу привычки говорил, в предупреждение предприимчивым молодым людям, о меткости своего глаза и верности руки.
Но парижский серый и сырой декабрь навел на него тоску и невольно вернул мысли к первой зимней встрече. С удивившей его самого нежностью, уже давно притупленной фронтом, он вспомнил маленький северный городок и домик, похожий на елочную игрушку, крытую снежной ватой.
Эта первая встреча была для него несравненно дороже, чем вторая, несмотря на яркие губы Франчески, умевшие так чудесно целовать. Образ девушки в его представлении как бы
Растроганный и расстроенный долго бродил он по вечернему Парижу и, наконец, совершенно усталый, зашел в маленький ресторан на бульваре Клиши. Ему, не хотелось ни есть, ни пить, но все же он заказал какой-то ужин и бутылку вина.
Оркестр играл что-то знакомое и он никак не мог припомнить, где и когда слышал эту песенку, странно сочетавшую в себе неожиданное, веселое буйство синкопических взрывов с грустной мелодической основой. Налив в стакан вина, он сделал глоток и задумался. Кто-то коснулся, его плеча. Веселый голос сказал:
— Добрый вечер! Вот неожиданная встреча!
Подняв глаза, он увидел перед собой летчика, того четвертого, чье присутствие на вечере у синьора Челлини заставило его сердце сжиматься от ревности. Но это было тогда… Теперь же он обрадовался неожиданной встрече. Никакие женщины их больше не разделяли, а сближало все, вплоть до ленточки военного ордена в петлице у обоих.
Когда иссяк обмен запасом фронтовых впечатлений, неизбежный при подобных встречах, оба припомнили северный городок и, конечно, ее… Франческу. И тут он сразу вспомнил забытый мотив. Ну, ясно, это была та самая песенка, которую он так чудесно воспринял во сне, а потом услышал в полутемном тире.
«Я принцесса из тира У меня картонное сердце».Удивительно, как он мог забыть ее?
А летчик, дружелюбно сверкая ослепительно-белыми зубами и щуря острые, серые как у птицы, глаза, спросил:
— А как ваш роман с очаровательной Франческой? Я ведь тогда уехал. Но, надо сказать, мне не повезло. Но правде говоря, я вам завидовал…
— Ну, какая же тут может быть зависть…
Внезапно старые сомнения вспыхнули в нем. И заглушая тоску, навеянную воспоминаниями, он с деланным цинизмом, на зло; этой тоске и внезапной нежности к Франческе, добавил:
— Мне кажется, что вы немножко промахнулись, милый друг, т. е. не в мишень, конечно, иначе бы вас не пригласили к старику, а в другом смысле. Не поверили ли вы в меткость старого чемпиона? Я думаю, что он и вам сказал, что с ним состязаться в стрельбе опасно. Я вполне уверен, что это вас ничуть не испугало. Но состязаться в стрельбе со стариком… фу… Кто же мог это себе позволить? А, ведь, дело-то обстояло совсем иначе, Франческа сама сказала мне об этом. Старик совсем не мог стрелять, он плохо владел правой рукой.
— Что? — удивленно уставился на него летчик. — Как вы говорите? Старик не мог стрелять, по-вашему? И она сама вам об этом сказала? Так знайте же, капитан, что в тот же самый день, когда я зашел к ней еще до вас, и, скажу прямо, попытался ее поцеловать вне программы, она оттолкнула меня. А старик вышел из соседней комнаты с револьвером, и, погрозив мне пальцем, почти не целясь, всадил одну за другой четыре пули в маленькую точку на стене, которую я даже не мог как следует сразу рассмотреть, потому что она была не больше мухи. Вот как он не мог стрелять… Вы просто не поняли, почему она вам сказала это. Она любила вас и боялась, что слова отца оттолкнут вас от нее… Понимаете?