Когда гремели пушки

Внуков Николай Андреевич

— Не лгите себе, капитан! Вы не глупый человек и знаете, что мизерный успех на этом участке фронта — это всего лишь конвульсии вашей армии. Вы расстреливаете пленных потому, что сами собираетесь бежать. Вам не закрепить эту жалкую, временную удачу. Вы сами в мешке. Вы уже сунули в него голову и…

Резкий удар в лицо свалил его с ног.

— Ненадолго вас хватило, господин капитан. Я давно ждал, когда с фашиста сойдет шкура жалкого пропагандиста!

Удар ногой в голову не достиг цели: певец подставил руки и тут же пожалел об этом. «Опять трусость, — подумал он, — и что это я, перед смертью-то?..»

Капитан

буркнул что-то коменданту. Комендант поднял руку и резко махнул ею в воздухе, сделав знак офицеру, что выхаживал около рва. Через несколько секунд раздались автоматные очереди.

Когда певец поднялся с земли и глянул в ту сторону, возле рва все в том же строю стояли лишь автоматчики.

— Ну, а теперь? — спросил капитан. — Теперь свидетелей нет и можно петь. Вы еще можете себя спасти, фанатик! — прохрипел капитан. — Ну! Или ваша песенка спета!

— Мою песню долго будут петь, капитан!

— Уничтожить! — сорвавшимся голосом крикнул по-немецки капитан и торопливо пошел к зданию комендатуры.

Комендант надул красную, шею и закричал в лицо сухопарому:

— Уничтожить! — И заторопился вслед за капитаном.

Немец встал позади русского, выставил, как оглобли, по обе стороны свои руки, определяя направление на взвод автоматчиков, и тихонько подтолкнул в спину.

Под ногами опять лежала еле приметная тропа, витая, нехоженая. Ветер со стороны рва донес запах пороха и глины. По небу бежали торопливые белые облака, но от этого просинь была еще бездонней, а дальше, за горизонтом, наплывали грозные тучи. Где-то уже громыхнуло. Солдаты в строю зашевелились, а офицер кричал что-то издали сутулому конвоиру, но тот не понимал и не торопил русского певца.

Громыхнуло еще раз…

Ему показалось, что грохочут орудия… «Наши!» — захотелось крикнуть, и тогда он набрал в грудь воздуха и запел все ту же свою любимую песню:

Орленок, орленок, взлети выше солнца И степи с высот огляди! Навеки умолкли веселые хлопцы, В живых я остался один.

Автоматчики сбились в кучу и смотрели на пленного.

Офицер некоторое время стоял, растерянно застыв, вполоборота.

Орленок, орленок, блесни опереньем, Собою затми белый свет! Не хочется думать о смерти, поверь мне, В шестнадцать мальчишеских лет.

Офицер с руганью бежал навстречу, размахивая пистолетом. Они должны были столкнуться, но офицер отскочил в сторону и со всего размаху ударил конвоира в лицо, сначала один, потом второй раз.

Орленок, орленок, мой верный товарищ, Ты видишь, что я уцелел? Лети на станицу, родимой расскажешь, Как сына вели на расстрел.

Офицер дико глянул в лицо певца широко расставленными

глазами и ткнул в его бок стволом пистолета. В это время грозно пророкотал горизонт. Офицер бросился к автоматчикам и скомандовал строиться.

Певец поднялся на бугор. Внизу, в мутной воде рва, билось чье-то тело. Он глянул со своего пригорка на притихший городишко, на трепетные вершины берез, на гитлеровцев, чьи каски сновали внизу на уровне его ног, и продолжал петь:

Орленок, орленок, идут эшелоны, Победа борьбы решена…

— Огонь!

Несколько нестройных очередей набежали одна на другую и слились в залп…

Солдаты разобрались по двое и двинулись в сторону города, а сутулый немец все еще стоял на тропе, возле изуродованной березы и, сгорбившись, со страхом смотрел из-под ладони через опустевший бугор, смотрел на грозовой горизонт, откуда неумолимо шло возмездие.

Андрей Хршановский

ПИСЬМО

Рассказ

Светлой памяти Игоря Климова, ленинградца…

Шереметьевский парк когда-то тянулся от больницы Фореля к югу до полотна Балтийской железной дороги.

Сейчас этого парка не существует, а в январе 1942 года на южной его окраине еще стояли изуродованные осколками и пробитые пулями сосны. Между ними ютились землянки командного пункта четвертого дивизиона противотанкового артиллерийского полка. Все-таки немцам из Старо-Панова и Урицка не было видно, что происходит среди расщепленных сосен.

Сюда старшины подвозили на саночках продукты и дожидались наступления темноты, чтобы двинуться дальше, к своим батареям: здесь проходили небольшими группами пополнения в пехоту и делали свой последний привал перед выходом на открытую простреливаемую местность, собирались перед ночным поиском ребята из дивизионной разведки.

Поэтому в землянках КП всегда было людно, пересказывались последние известия местного значения, обсуждались сводки Информбюро, говорили о куреве (его не было), проверялось оружие, надевались маскировочные халаты.

— Ну, — командир неторопливо обводил взглядом своих солдат, — встали!

* * *

Однажды пришло пополнение и к нам. Четырнадцать артиллеристов, уже побывавших в госпиталях.

Старшим команды пополнения был сержант Игорь К. Из памяти выветрилась его фамилия. Не то Кривцов, не то Кравцов, а может быть, Климов. Так уж случилось, что запомнилась не фамилия, а имя.

Сержант Игорь Климов выглядел слишком молодо. Нет, по документам все было в порядке. Но, вспоминая теперь его светлое лицо с огромными от худобы серыми глазами, открытый, то чуть удивленный, то задумчивый взгляд, я не могу освободиться от мысли, что мать, глядя на него, сказала бы с нежностью: «Еще мальчик!» — и тут же подумала бы с гордостью: «Нет, уже мужчина!»