Когда гремели пушки
Шрифт:
Рядом кто-то застонал. Сергей повернул голову. Над раненым, по пояс закутанным в бинты, склонилась сестра. Сергей перехватил ее тревожный взгляд, беспокойный и беспомощный. Понял: кончается солдат. Понял и испугался, как это часто бывает, задним числом: «И меня ведь этак могло перед самым концом-то. Ф-фу, черт! Аж мурашки по коже. Никогда еще такого не было». И он отвернулся.
Несколько минут спустя, вздохнув тихонько, сестра поднялась с колен и вышла. Почти тут же на смену ей пришли два санитара с носилками. И Сергею опять представилось, что это его выносят. Представил
Эта боль успокоила его, и он почувствовал жалость к незнакомому солдату. Жалость и что-то похожее на благодарность за то, что не ему, Сергею, а тому неизвестному суждено оказалось лечь одному из последних в чужую холодную землю.
Кто-то из раненых, словно откликаясь на мысли Сергея, сказал грустно:
— Одного перехода не дошагал до победы солдат. Судьба!
Судьба, да! Лихая, военная. Не очень баловала она и Сергея за это время. Четыре раза был ранен разведчик, по разу на год. Эта вот последняя — пятая рана. Но она уже и не в счет вроде. Не придется теперь после госпитальной тишины и чистой постели снова обживать прокопченную землянку и сырой блиндаж, ползти, зарываясь в снег или по горло в болоте, во вражеский тыл. И сторожиться врага будет не надо, и врукопашную с ним сходиться, и пули беречься… Мир! Вот он уже, к последним залпам прислушивается. Отгремит самый последний, и он войдет…
Стоявший у окна угрюмый, с землистым лицом пожилой солдат, раненный в руку, сказал вдруг зло и возмущенно:
— Додумались!
Он сплюнул и отошел от окна. Младший лейтенант, из саперов, что сидел на полу, прислонившись к стене, приподнял голову.
— Что там?
— Ничего! — огрызнулся солдат. — Славяне вон воюют еще! — Он кивнул в сторону, откуда доносилась чуть слышная уже стрельба. — Русский Иван из немецких рук смерть принимает, а интенданты наши тем временем кухню выкатили и фрицевых жен с выродками русской кашей потчуют. — Он кивнул в угол, где было свалено оружие раненых. — Гранату бы в эту кучу, а не каши им!
— А смог бы? — спросил младший лейтенант, подтягивая уложенную в шины ногу и кривясь от боли.
— Чего смог бы? — не понял тот.
— А так вот, взять гранату и — в женщин с детьми ее?
— Но кормить-то их за что? — уклонился угрюмый от прямого ответа.
— Ну да, — не оставил его в покое офицер, — по-твоему, выходит, что воевать с детьми вроде и неловко, а пожевывать от целого куска и смотреть равнодушно, как они с голоду мрут — это можно. Как те же фашисты под Ленинградом…
— Ты Ленинграда не касайся, младший лейтенант, — насупил брови солдат. — У меня там мать и сестра были… Были, — еще раз подчеркнул он.
Младший лейтенант долго молчал, опустив голову, потом спросил:
— Из питерских, выходит?
— С Васильевского.
— Земляк, значит, — вздохнул младший лейтенант. — Только я с Выборгской, возле Финляндского вокзала жил. Жена и сын у меня там оставались. До сих пор ничего не знаю о них.
Солдат сказал не очень уверенно:
— Может, найдутся
Но младший лейтенант откликнулся, отвечая уже на свои какие-то мысли:
— Нет, земляк. Все равно не мог бы я так, как они…
Этот разговор снова настроил Сергея на грустный лад. Вот и у него тоже Машу замучили, где сын — неизвестно. Жив ли? Должен быть жив! И все это обязательно будет — и проводы Гришутки в первый класс, и жаворонок над лугом, и шепот камышиный…
Совсем рядом ударил орудийный выстрел и почти слившийся с ним треск разрыва. Все оцепенели. Что это? Откуда? Солдат, бывший на ногах, рванулся к окну и ахнул:
— Танк!
— Что городишь? Какой тут может быть танк? — Младший лейтенант уперся кулаками в пол, приподнялся немного, но, скрипнув зубами, опустился снова. — Что за танк? Куда бьет? — почти простонал он.
Тяжело заворочались остальные. Только один старшина-танкист лежал в глубоком беспамятстве. Лишь грудь его то вздымалась, то опускалась тяжелыми толчками.
— Пантера, — объяснил солдат. — Одна. Стоит… Нет, опять пошел вдоль улицы. Метров триста отсюда, не больше. — Он повернулся к остальным, лицо его было покрыто мертвенной бледностью. — По кухне ударил. Как же так? По своим же детям и женщинам, выходит… Наших-то там всего двое и те в поварских колпаках… Пьяный или сумасшедший, что ли?..
От волнения и гнева голос его прерывался, подбородок задрожал. Младший лейтенант закричал:
— Сестра, костыли! Костыли дайте!
Стремительно вошел врач.
— Никакой паники, товарищи! Никакой паники! Я вас очень прошу!
Младший лейтенант сказал спокойно, как говорят с маленьким:
— Успокойтесь, доктор. Успокойтесь и дайте мне, пожалуйста, костыли.
Врач очень удивился этому подчеркнуто спокойному тону, и, вероятно, именно от этого удивления с лица его исчезло испуганное выражение.
— А? Ну, да, — сказал он тихо. — Извините, я сейчас.
И снова исчез за дверью.
Сергей повернулся на здоровый бок и, странное дело, не почувствовал при этом движении боли. Медленно поднялся на ноги, подошел к окну. Танк медленно, словно на ощупь, то и дело останавливаясь, двигался по улице сюда, по направлению к перевязочному пункту. Вспышка — выстрел! Сноп пламени и поднятого взрывом щебня взлетел как раз там, где посредине улицы был оставлен прицеп — походная кухня. Возле нее распласталось несколько неподвижных тел, трупы людей, сраженных еще первым выстрелом.
Младший лейтенант, сам поднявшийся каким-то чудом, на одной ноге медленно подвигался в угол — с пятки на носок, с носка на пятку, с пятки на носок, с носка на пятку…
В комнату, толкая друг друга, протиснулись санитары с носилками, медсестра, врач.
— Товарищи, товарищи! — быстро и нервно заговорил старый уже хирург. — В доме есть выход во двор, на зады. Вас всех эвакуируют сейчас туда, внутрь квартала. Товарищи ходячие, прошу…
Грохот разрыва и треск обрушиваемых досок, падение чего-то тяжелого над головой, от чего по потолку зазмеилась трещина, звон разбитого стекла оглушили всех. Снаряд попал во второй этаж.