Когда на небе нет звёзд
Шрифт:
Лиза улыбнулась своим же словам.
– Что вообще нового? – спросил я.
– Все по-старому. – Лиза махнула рукой и вытянула ноги. – Все, как всегда… Мне бы во вселенную, где ведьмы воюют с единорогами за алмазные горы… Это звучит так же глупо, как я думаю?
– Да.
Лиза вопросительно посмотрела на меня. Я продолжил: – Ты ведь хочешь писать сказки. Волшебный мир тебе, как минимум, не выгоден. Кто станет читать книги про заколдованные замки, когда у них под окнами ведьмы сражаются с единорогами?
– Может в таком мире, в моде были бы монотонные книжки про простую, неинтересную жизнь. А я много знаю
– Ладно, я пойду. – она вылезла из кресла. – Не то, Марго будет ворчать, «почему это я опоздала. Что, были дела поважнее?»…
– А попадись тебе портал в параллельную вселенную – проговорил я. – на чьей бы стороне ты воевала?
– На стороне ведьм, конечно. Единороги слишком много думают о себе.
– Так и знал.
– А ты?
– Мы были бы врагами.
Лиза ушла. Я распечатал одну из шоколадок, включил телевизор. Новости.
Больше недели прошло, а я все еще надеюсь на какой-нибудь хороший фильм.
« – … стерилизации. К этому законопроекту мэр обещает подойти со всей серьезностью. И выдать окончательное решение уже в середине этого месяца» – Говорит красивая, полная женщина с идеальным, симметричными лицом. Кажется, даже если разглядеть его под лупой, все равно не найдется ни одного изъяна. Она строго одета и накрашена и, кажется, вообще не моргает.
« – К другим новостям:
На кладбище «Подлесное», самом крупном кладбище города, в районе между одиннадцатью и тремя часами ночи, неизвестный надругался над трупом…»
Я выключил телевизор, убрал шоколад в тумбочку… и всеми силами пытаюсь выбросить из головы образ изнасилованного трупа.
Самый большой минус скуки – она выматывает. В полдесятого я устал бродить туда сюда по больнице; смотреть в окно; считать, сколько раз медсестры или медбратья входят в мою палату просто, чтобы узнать все ли у меня в порядке и лег спать.
…Я иду по коридору. Все стерильное, чистое: пол, потолок, мелькающие плафоны, мои ботинки. Я в больнице. Только упрощенном, лишенном многих деталей, варианте. Это очень похоже на сон. Это сон? Скорее всего. Стены, вдоль коридора облеплены пациентами в одинаковой, серой пижаме и со смазанными, какими то не четкими лицами. Каждый из них несчастен, каждый страдает. Как я это понял? Не представляю. Но от этого знания я испытываю счастье. Точнее удовольствие… Ведь… ведь красивее страдания ничего нет. И нет людей, кому бы ни шло страдать… В моих руках гитара, сделанная кажется из фанеры, осеревшей от сырости и старости. Рядом идет Второй с такой же гитарой. Мы синхронно играем мелодию, вызывающую тоску и, возможно приступы тошноты; и проговариваем рифмованные фразы, не уступающие в тоскливости музыке.
Не знаю, кто из нас двоих я, то есть, настоящий я…
Мы поем обитателям коридора обо всех их неудачах; обо всех людях, которые издевались, обманывали, бросали и не поддерживали; о потерях; о несбывшихся мечтах. Мы говорим пациентам: – Этот мрак, пропитавший ваши тела, эта грусть, духота и чувство полного опустошения, это теперь и есть ваша жизнь.
Напоминая пациентам о том, что они уничтожены, Второй и я уничтожаем их снова и снова, и снова. И еще десятки
Когда песня заканчивается, мы со Вторым уже стоим напротив лестничной площадки. Гитары из рук куда-то пропадают. Позади слышны только мычание и всхлипы. Мы поворачиваемся друг к другу, и видим, что один из нас плачет. Оказалось, что он такой же как все эти пациенты, или даже хуже… Из воздуха появляется наточенный, кухонный нож. Пара секунд, пара глухих ударов. Вот уже один из нас лежит на полу истекающий… корчащийся, а потом и окончательно добитый. Не из-за презрения, скорее из жалости.
Я чувствую жалость и я чувствую, как сталь разорвала мою грудную клетку… А потом я ничего не чувствую…
Я проснулся на мокрой от пота, подушке.
Середина ночи. Что это было? Я подумал минуту, две; пытаясь сообразить, вспомнить, что могло меня так напугать. Кажется там… А, важно ли это? Подумав еще минуту, я решил что нет, не важно, и перевернулся лицом к окну; закрыл глаза; глубоко вдохнул и… представил, что рядом со мной находится Аврора.
Поначалу мы молча лежим на кровати; я смотрю на затылок Авроры, а она, на свое размытое отражение в черном экране телевизора. Мы молчим, потому что устали. Или потому что нам просто не охота разговаривать. Я дышу ей в затылок, колыша волосы, что спали на плечи и шею.
Вдруг, Аврора говорит, что нам не место здесь. Я спрашиваю «А, где нам место?» Она загадочно молчит. Потом поворачивается и целует меня в висок. В щеку. В уголок рта. В губы. В шею… Наверное, все дело в том, что я сильно хочу спать. Потому как это перестало быть простой фантазией. Не знаю, как объяснить… я почти чувствую ее поцелуи. И кажется, изо рта моего вырвался стон. Прямо наяву. Здесь, в палате, мимо которой время от времени, проходят медсестры. Аврора почувствовала мое смущение и перестала. Затем встала с кровати и, все повторяя слова о том, что нам не место здесь, подошла к двери… Я засыпаю. Из последних сил пытаюсь додумать фантазию до конца… Аврора подносит руку к двери. Спрашивает меня, последую ли я за ней? Я конечно отвечаю да, и вот мы уже бежим вниз по лестнице, пока меня самого, настоящего, уже уносит в место, где я не могу управлять своими фантазиями. Сто ступенек; двести; пятьсот, тысяча… тысяча двести тридцать две… Наконец, под звуки наших бегущих ног, звонко ударяющих по металлическим наконечникам ступеней, я проваливаюсь…
Восьмая глава
Марк
Марк стоял за барной стойкой; наливал коньяк женщине, что сидит у сцены; старику с пятого столика пиво; себе виски, а своему собеседнику, самое дешевое вино, что у него есть. Собеседника звали Герона. Она была женщиной лет сорока и одной из завсегдатаев бара, отличительной чертой которой, была манера говорить не переставая: пробка в центре города; пожар на полузаброшенном складе; кто-то уволился со скандалом, кто-то трагически погиб – вся информация, которую она так стремилась донести до слушателя, выпрыгивала из ее рта скороговоркой. И лишь вино помогало Героне говорить четче, медленнее, именно так, как она думала и хотела. Другими словами, вино помогало Героне становиться самой собой.