Когда нам семнадцать…
Шрифт:
Наступило молчание. А потом заговорили все сразу:
— Что же теперь будет с людьми? Одни на льдине!
— Людей надо вывозить! Немедленно!
— Чукотка-то вон где… как же добраться?
— Да, далеко, — снова повернулся к карте учитель. — Правительство принимает срочные меры. Создана комиссия под председательством товарища Куйбышева.
Максим Петрович положил указку в желобок доски, одернул защитного цвета гимнастерку и взял в руки мел:
— Прошу приготовиться к выводу
Всю перемену в классе шли горячие споры.
— На собачьих упряжках вывезут! — настаивал Вовка. — Чего вы смеетесь? Чукчи запрягут собак в нарты — и айда на выручку. Они народ смелый!
— Упряжки! — посмеивался Игорь. — Нашел технику! Самолетами надо! С них и людей видно, и радио на самолете есть. И на полярных станциях тоже…
— Там-то все есть, — заметил я, поглядывая на авторучку, торчащую из кармана Игоревой блузы.
Игорь, перехватив мой взгляд, постарался засунуть ручку поглубже.
— Слушай, Лешка, — тихо сказал он, — у нас ведь еще многое не собрано. Ты контурную катушку намотал?
— Тебя, что ли, ждать?
— Кончил? Тогда я радиолампы куплю завтра же! Всё, Лешка, и не сердись! — Игорь вдруг растерянно-радостно взглянул на меня, потом на ребят и охнул: — Что я придумал! Надо быстро, в несколько дней, оборудовать в школе радиоузел, и тогда, тогда… мы сами свяжемся с лагерем челюскинцев!
— Тоже придумал! — презрительно откликнулся Вовка. — Спасать надо, а не связываться! Дела поважнее есть!
— Опять маниловщина пошла! — махнула рукой Тоня. — Ты, Игорь, подумай: разве просто связаться с лагерем?
— Ерунда! — пробасил, приглаживая пробивающиеся усики, Андрей Маклаков. — Действуй, Конструктор! Хочешь, я тебе на радиоузел тысчонок пять отвалю? О-го-го!.. — захохотал он, хлопая себя по карманам.
Игорь со злостью посмотрел на рослого Маклакова, которого мы все звали Недорослем, и ничего не сказал.
Пыл девятого «А» не угас и на следующем уроке. Нельзя было сказать, что кто-то разговаривал или шумел, но в классе стоял тот самый «пчелиный» гул, что сразу настораживает преподавателей.
— Прошу внимания! — сказал резким, тягучим голосом учитель литературы Ковборин. Глаза его мы не видели, лишь холодный блеск пенсне.
Гул утих. Вовка Рябинин поднял руку.
— Что вам? — поджал тонкие губы Ковборин.
Вовка встал и заговорил, тщательно подбирая слова. Он привык говорить быстро и потому теперь заикался, лицо у него и краснело и бледнело:
— Такие, я бы сказал, исторические факты, как гибель «Челюскина», Владимир Александрович, привлекают, я бы сказал, большое внимание общественности, и миллионы наших граждан, я бы сказал…
— Безусловно! —
Класс затих. Поэму? При чем здесь поэма? Мы переглядывались, пожимали плечами. И всем стало как-то не по себе. Ведь Ковборин был не просто преподаватель, но и директор школы… А Ковборин, как ни в чем не бывало, взяв со стола кипу тетрадей и прохаживаясь меж парт, стал раздавать домашние работы.
Страницы моего сочинения были испещрены пометками. Ух, и погулял же по ним красный карандаш!
— Не вздыхай, Лешка, — толкнул меня под локоть Игорь. — Полюбуйся, что в моей тетрадке: «Очень плохо», «Мысль не сосредоточена», «Ересь», «Плохо», «Вопиющая неграмотность». Три-то ошибки — вопиющая?
— Чудак! — вмешалась в разговор Мила Чаркина. — Это же вам попало по всем правилам педологии. Ясно?
— А тебя что, обошли?
— Сейчас посмотрим… — Мила быстро-быстро перелистала тетрадь и мгновенно стихла.
— Ну? — повернулся к ней Игорь.
— Какое-то непонятное слово. Латинское, что ли? «Де-де-кус», — по складам прочитала Милочка.
— Дедекус? Ха-ха! Так это же «срам», — прыснул Игорь. — Не помог, значит, пятак…
— Одного пятака, видать, мало — ты десяточек попробуй, — посоветовал я.
С соседней парты доносился ворчливый полушепот Вовки:
— «Че-пу-ха»… Ничего себе отметочка! Ну, и плевать! Что значит гибель моего сочинения в сравнении с катастрофой «Челюскина»? Че-пу-ха!
Спасение челюскинцев оказалось делом не таким простым, как думалось нам вначале. Ни собачьим упряжкам, ни самолетам полярных станций не удавалось пробиться к лагерю: мешала бесконечная северная пурга. Челюскинцы посылали бодрые радиограммы, но радиограммы не успокаивали. О людях, затерянных на далекой арктической льдине, шли тревожные разговоры и дома, и в школе, и на улице.
Однажды, придя с завода, мой брат развернул газету и, сведя короткие, жесткие брови, долго читал ее.
— Да, дела у них плохи, — сказал он.
Слова брата, смелого и решительного человека, еще больше встревожили меня.
Ночью мне приснился страшный сон. Я отчетливо увидел огромную льдину и на ней людей. Вдруг льдина треснула, стала быстро расходиться в стороны… В темную, как пропасть, воду падали женщины, дети… Они звали на помощь, но никто не откликался. Я закричал и, проснувшись, долго не мог опомниться от страха.
— Что, Алеха, не спится? — услышал я негромкий голос брата.