Когда небеса молчат
Шрифт:
Озлобленность
На смену одиночеству, коим пропитана шестая глава книги Иова, приходят озлобленность и горечь главы седьмой. Отчуждение… Одиночество… Озлобленность… — Такова последовательность чувств, которые испытывает человек, когда страданиям его не видно конца. Озлобленность, направленная на Бога, источник боли и несчастий.
Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое,
Посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?
Доколе же ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня?… …Зачем Ты поставил меня противником Себе?…
Даже не верится, что Иов может говорить с Богом в подобном тоне. Это только лишний раз показывает, что книга Иова полна не пассивного смирения, но активного возмущения и протеста. И далее, читая и разбирая псалмы, мы увидим, что такие речи вполне возможны в присутствии Божьем.
Самое
54
James L. Crenshaw, A Whirlpool of Torment: Israelite Traditions of God as an Oppressive Presence (Philadelphia: Fortress Press, 1984), pp. 59, 60, 61, 63.
Для современного читателя любопытной деталью является тот факт, что у Иова нет и тени сомнения в существовании Бога. Многие нынешние страдальцы зачастую выходят из положения, отрицая либо Его существование, либо Его всемогущество. Иов не оспаривает ни того, ни другого.
Для Иова вопрос состоит не в том, есть ли Бог или всемогущ ли Он. Главное для него — каков Бог, каков Его характер. Каков Он, этот самый Бог, Который обращается со Своим преданным другом, как с врагом. Кстати, один из возможных переводов имени «Иов» — «враг». [55]
55
Ibid., p. 59.
Во время смертельной болезни своей жены и связанных с этим терзаний и непонимания путей Господних К. С. Льюис писал:
«Самое страшное не то, что я почти готов потерять веру в Бога, а то, что я боюсь поверить в ужасные вещи о Нем. Я не боюсь подумать: «Так, значит, нет все–таки Бога!», я страшусь мысли: «Так вот какой на самом деле Бог! Пора расстаться с иллюзиями…». [56]
И здесь возникает вопрос: станет ли кто служить Господу в одиночестве? Или, выражаясь более прямолинейно: останусь ли я верным Богу, даже если мне покажется, что Он покинул меня?
56
С. S. Lewis, A Grief Observed (New York: Bantam Books, 1976), p. 5.
В 1990 году умер мой близкий друг Мэили Бизли. Всех, кто его знал, удивило, пожалуй, только одно: что он прожил столько, сколько он прожил. В 1970 году его поразили пять тяжелейших недугов, три из которых были смертельными. Следующие двадцать лет Мэили держался исключительно на системе жизнеобеспечения, но не на медицинской, а на духовной. Христос, в самом буквальном смысле, сделался его жизнью. По словам больного, он жил лишь благодаря жизни Иисуса. В течение всего этого времени Мэили неоднократно оказывался на грани жизни и смерти, но каждый раз он возвращался к жизни еще более окрепшим и сильным. Я помню, что раз пять или шесть ходил в больницу прощаться с ним, поскольку врачи были уверены, что он не протянет и до утра. Я даже сказал ему однажды: «Похоже, ты человек, которому нелегко сказать «прощай!». Так или иначе, по, невзирая на свое физическое состояние, Мэили пес свое служение во все концы земного шара, уча и наставляя людей тому, каково это — жить верою.
Попав в очередной, надо сказать, в предпоследний раз в больницу, он провел семь долгих месяцев в палате интенсивной терапии. Когда мы с Кай навещали его, мы были уверены, что больше не увидим его в живых. Каково же было наше удивление, когда спустя какое–то время мы узнали, что Мэили опять поразил всех, в том числе и своих лечащих врачей, тем, что выжил.
Я немедленно позвонил ему домой, и мы с ним долго проговорили, после чего я написал ему это письмо. Оно датировано четвертым ноября 1988 года.
Наш телефонный разговор тронул меня до глубины души. Господь был так добр и милостив, что даровал нам желания нашего сердца и позволил тебе остаться с нами. Я уверен, что впереди тебя ждет великое служение, хотя очень немногим будет известно, чего оно тебе стоило.
В последнее время я много размышлял над одним местом из Послания к Римлянам (8:31–39) и был вынужден изменить свои представления о том, что есть «торжествование» во Христе. Павел перечисляет все то ужасное и не очень ужасное, что может постигнуть нас, и говорит, что мы не просто оказываемся победителями, ибо главная победа — за словом. Это означает, что мы имеем дело не с обычной удачной схваткой, мы поднимаемся выше к чему–то более величественному и прекрасному. Торжество божественного вмешательства проявляется не только в спасении нас от голода или меча: военные могут избавить нас от кровопролития, а Красный Крест не даст умереть с голоду.
В стихе 35 Павел пишет о возможных бедствиях и напастях:
А затем в стихе 38 он пишет о возможных благах, естественных событиях и о вещах нейтральных: смерть, жизнь, ангелы (только не падшие ангелы!), Начала, Силы, высота, глубина, какая–либо тварь (то есть создание Божие) — все это часть нашей повседневности. Это нечто не особо хорошее, но и не обязательно плохое, нечто нейтральное.
Так как же все эти силы влияют непосредственно на нас? Они пытаются отлучить нас от любви Божией. Удивительно. Я бы скорее упомянул о боли и страданиях, которые они приносят, об опасности смерти, о страхах и ужасах, которые они вселяют в наши сердца. Но нет, Павел ни слова не говорит о том, что торжество состоит в том, чтобы избежать или избавиться от всех этих столь разнообразных вещей. Нет, для Павла торжество в том, что все, даже самые ужасные, события и силы не могут «отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе пашем».
Каково же самое яркое и наглядное проявление могущества Божия? Оно не в том, что Он в силах облегчить наши страдания или остановить руку, занесшую меч над нашими головами, а в том, чтобы помочь нам оставаться в любви Божией, невзирая ни на какие трудности.
И вот, мои соображения таковы: отчаяние страждущего обусловлено не степенью его страдания, а остротой ощущения отчужденности его от Бога.
Ты сказал, что как только ты ощутил наконец присутствие Бога, в твою душу пришел покой. Страдания и боль никуда не делись, но у тебя исчезло чувство отлученности от Бога. Ты более не чувствовал себя отлученным от Господа.
Христос на кресте тоже не роптал о боли в пронзенных руках или в боку или о позоре, который испытывает нагой человек. Но Он возопил: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?».
Мне кажется, тот страх и отчаяние, которые я испытываю, лежа на больничной койке, гадая о том, выживу ли я или умру, обусловлены не болью или близостью смерти, но ощущением, что я потерял связь с Господом. Я не чувствую Его присутствия, я не слышу Его голоса. Но как только моих ушей касаются Его слова, стена отчуждения падает, уходят отчаяние и страх. Боль, быть может, и остается, но отчаяние — нет. Так что не страдания, а отчуждение подрывает нашу веру в Бога.
А ты как думаешь?
Ну, а как думаете вы?
Думается, Тейяр де Шарден был прав, когда сказал: «Радость — это не отсутствие страданий, а присутствие Бога».
ГЛАВА 14
КОГДА БОГ БЕЗМОЛВСТВУЕТ
Безмолвие порой внушает нам ужас.
Особенно если вы — ученик пятого класса.
Учительница мисс Майер вышла из аудитории, и тридцать оставшихся без присмотра детей, невзирая на строгие увещевания вести себя как подобает, развернулись на полную катушку. Мы хихикали, кричали, болтали, кидались друг в друга бумажными шариками и жвачкой — воистину подобающее поведение для пятиклассников. Я сидел, развернувшись спиной к двери, упоенно забрасывая мальчишку с соседнего ряда горой жеваной бумаги, когда комнату вдруг наполнила тишина. Весь шум стих в одно мгновение, как будто кто–то нажал выключатель. Это было самое жуткое ощущение, какое мне приходилось испытывать когда–либо в моей тогда еще не столь продолжительной жизни. Осознав, что произошло, я медленно повернулся, стараясь не смотреть в сверкающие негодованием глаза мисс Майер. Остаток дня я провел в коридоре.
Мне сразу вспомнился первый стих восьмой главы книги Откровение: «И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса». Безмолвие перед проявлением гнева.
Молчание Бога порой внушает нам ужас. То чувство отчужденности, о котором мы говорили в прошлой главе, только усиливается, когда Господь хранит молчание. Сидя на куче пепла, Иов взывал к Всевышнему, чтобы Тот предъявил ему обвинение, — ведь он имел право знать, за что его наказывают.
Молчание Бога весьма подозрительно. Оно может быть интерпретировано как уклонение от ответа, когда свидетель чувствует за собой какую–то вину. Так что для Иова встает вопрос уже не о собственной невиновности, а о невиновности Бога. Может ли человек, незаслуженно страдающий, продолжать верить, что безмолвствующий Господь справедлив?
И вот Иов обвиняет Бога. Он требует ответа. Он требует, чтобы Господь объяснил ему Свои действия.
Но небеса молчат. Те, кто впервые читает книгу Иова, иногда удивляются, почему же Господь так и не объяснил Иову, за что тому пришлось мучиться. Даже когда все уже было позади, Иов не узнал ответа. Ему не сообщают о том разговоре, который произошел между Богом и сатаной. Он так никогда и не узнал о заключенном на небесах пари.
Многие люди завершают свой земной путь и умирают, так и не узнав, почему трагедия оборвала их жизни. Если бы только Господь сказал хоть слово! Все, о чем я прошу, Боже, получить хоть малейшее представление о том, почему все это происходит? Я бы справился со всем этим, если бы Ты заговорил со мной. Хотя бы намекни, Боже, хотя бы намекни!