Когда отцовы усы еще были рыжими

Шнурре Вольфдитрих

Позднее выяснилось, что не проходило дня, чтобы жильцы дома не жаловались квартальному на посещения Йене. Одному богу известно, как отец на сей раз все уладил, мне он никогда слова об этом не сказал.

Но больше всего Йене интересовался моей электрической железной дорогой; всякий раз, когда мы в нее играли, исчезал еще один вагончик. Но когда дело дошло до рельсов, ограждений и сигнальных ламп, я все-таки обратился к отцу за советом.

– Оставь, - сказал отец, - вот будут деньги, получишь новую дорогу.

На

другой день я подарил старую Йене. Но странно, теперь он вдруг к ней охладел, в этом отношении он был очень смешной.

Но потом все-таки их забрали, весь табор, и Йене в том числе. Когда я пришел туда рано утром, штурмовики и эсэсовцы уже окружили табор, все было оцеплено, и меня прогнали.

Цыгане стояли на грузовике, тесно прижатые друг к другу. Неизвестно, что им рассказали, только все они смеялись и болтали, а когда Йене меня увидел, он засунул два пальца в рот, свистнул и помахал мне.

Только его бабушка и другие старики молчали, сжав губы, они неподвижно смотрели перед собой. Остальные этого не знали. И я тогда не знал, мне просто грустно было оттого, что Йене уезжает. Ведь Йене был моим другом.

КАЛЮНЦ - НЕ ОСТРОВ

Посвящается Еве

В один прекрасный день в музее отца представили меланхоличному господину с грушевидной головой, украшенной соломенно-желтым хохолком. Этот господин носил ветхое грубошерстное пальто, а на ногах - обмотки. Монотонным голосом он спросил отца, может ли тот починить прохудившуюся кабанью шкуру.

– А почему бы нет, - отвечал отец.

– А как насчет чучел птиц, в которых, возможно, завелась моль?

– Это уже труднее, - сказал отец, - но я полагаю, и с этим можно будет справиться.

– Прекрасно, - устало произнес господин с хохолком, - а вот как быть с головой лося, у которой потерялись стеклянные глаза и расшатались рога?

– Это как раз моя специальность, - отвечал отец.

Господин с хохолком облегченно вздохнул.

– Я хотел бы переговорить с вами, господин доктор.

– Я не доктор, - сказал отец, - я здесь всего лишь помощник препаратора.

– Мне все равно, для меня вы доктор.

Это была первая встреча отца с бароном. Они несколько раз вместе обедали, отец водил барона в цейхгауз, в Зоологический сад и в Рези, но единственное, что действительно интересовало барона в Берлине, была выставка свиней возле радиовышки. Потом мы проводили его на вокзал.

– В Германии, - сказал барон, высунувшись из окна купе, - не разводят больше приличных свиней.

– Тссс, господин барон, - предостерег его отец, - вон стоит штурмовик.

– Мне все равно, - отвечал барон, смахнул с рукава копотинку и вновь сложил руки на открытом окне вагона.
– Вы должны увидеть моих свиней, господин доктор. Зверюги центнера по четыре и все черные, как смоль,

– Черные?
– удивился отец.
– По-моему, это

замечательно.

– Так оно и есть, - сказал барон, - вы должны в скором времени приехать и увидеть их своими глазами.

– Да я хоть сейчас, - сказал отец и, прищурившись, взглянул на штурмовика, который стоял, широко расставив ноги, и пошатывался, его вздернутый подбородок отражался в окне поезда.
– Берлин утратил свою прелесть.

– Эта страна - учебный плац, - сказал барон, - если я смею вам советовать: приезжайте скорее. Отец с сожалением пожал плечами.

– В следующем году. Я возьму отпуск, как только смогу.

– Хорошо, - сказал барон и снял свою войлочную шляпу, так как поезд уже тронулся, - я полагаюсь на вас. Вы сможете в тишине и покое заняться обещанными починками.

– Рад служить вам, - отвечал отец, которому приходилось все прибавлять шагу, чтобы идти вровень с вагоном.

– Вы оба будете желанными гостями, - сказал барон, - я уже сообщил о вас моей бабушке.

– Вы очень любезны, - пропыхтел отец, уже перешедший на легкую рысь, так как поезд набирал скорость.

– Мой дом всегда полон гостей!
– крикнул барон в нарастающем грохоте поезда.
– Интереснейшие люди, вы будете очень довольны!

– Я убежден в этом!
– закричал отец, пытаясь на бегу высвободить руку, которую барон давно уже захватил и от души пожимал.

– До встречи в Калюнце!
– крикнул барон, отпуская отца, и вовремя, отец успел увернуться, чтобы не налететь на сигнальную мачту.

Впоследствии мы часто говорили о бароне, он оставил после себя какое-то странное непреходящее ощущение широты и независимости, и, когда я теперь рано утром, до школы, провожал отца в музей, он входил туда все менее радостно.

– Просто грешно быть так связанным!

– Брось, - сказал я, - регулярно платить за квартиру, это тоже чего-нибудь да стоит.

– Платить за квартиру!
– презрительно крикнул отец, широким жестом воздев руку к пасмурному ноябрьскому небу.
– Кто же меняет свободу на квартирную плату!

Недели через три после отъезда барона пришла от него открытка. У отца в музее опять начались неприятности: они давно хотели получить от него документ, подтверждающий арийское происхождение, и он сказал:

– Моя прабабушка умерла в тысяча восемьсот сороковом году, для чего же ей сегодня опять понадобился паспорт?

Поэтому он очень обрадовался открытке, просто как возможности немного отвлечься. Она была отправлена из Найденбурга. Мы тут же полезли в атлас. Найденбург, оказалось, находится у самой польской границы. Если внимательно приглядеться к открытке, то на серо-зеленом фоне можно заметить помещичий дом барона. Он казался длинной, сильно приплюснутой обувной коробкой, и нам нелегко было справиться со своим разочарованием.