Когда отцовы усы еще были рыжими
Шрифт:
– Раньше вы другое говорили.
– Мы все раньше другое говорили, - вздохнул граф Станислав.
– Да, - перебил его Рохус Фельгентрей.
– Раньше мы считали, что с нами в Калюнце обходятся по-человечески.
– Ах, - произнес отец и сглотнул слюну.
– А как, господин Фельгентрей, вы теперь считаете?
Казалось, все в комнате вдруг затаили дыхание, даже древоточцы приумолкли.
Рохус Фельгентрей разгоряченно оглаживал свою бороду, она угрожающе шуршала.
– Теперь наоборот, доктор. Теперь мы считаем это издевательством.
Я видел по отцову лицу, что представление, которое
– Я полагаю, - с трудом произнес он, - вам должно быть стыдно.
После этих слов поднялась невообразимая суматоха.
Хорошо ему с его двенадцатичасовым опытом говорить! Что он знает о том режиме террора, который здесь господствует! Разумеется, барон - угнетатель, душитель свободы! И они могут сказать отцу только одно: в новом году с игом барона будет покончено. За обедом он уже получил резолюцию, и достаточно категоричную! Вот теперь отец посмотрит, кто пойдет на уступки. Ничего не поделаешь, чаша переполнилась, в новом году они добьются перемен; довольно послушания, нет, теперь их лозунгом станет "свобода"!
– Лучше бы вы своим девизом выбрали "достоинство"!
– сердито вмешался отец в этот спектакль.
– И подумайте хотя бы, что сегодня вы стоите не только у колыбели нового года, но и у смертного одра старого!
Он еще не успел окончить фразы, как беззвучно распахнулась дверь и на пороге возникла старая баронесса.
Мгновенно в комнате воцарилась мертвая тишина, и словно по чьей-то неслышной команде все разом поднялись и очумело уставились на старую даму.
Она производила впечатление одновременно пугающее и величественное. Истончившийся до состояния паутины дорожный плед облегал ее сгорбленное, костлявое тело. Из-под бархатной юбки виднелись похожие на стручки акации шнурованные полусапожки и черные хвостики траченного молью горностаевого палантина. Тяжело дыша, она опиралась на утыканный спортивными значками альпеншток и всех нас по очереди с нескрываемым отвращением осматривала своими подернутыми фиолетовой пленкой совиными глазами.
Когда ее ледяной взгляд встретился со взглядом отца, он поклонился:
– Доброе утро, госпожа баронесса.
Она смерила его презрительным взглядом.
– Вы тот самый чучельник?..
– Да, - отвечал отец.
– А вот это, госпожа - баронесса, Бруно, мой сын.
– Еще и сын.
– Ее совиный взгляд на долю секунды впился в кончик моего носа.
– Ну, мне все равно, - проскрипела она потом, - так или иначе, я все-таки с сегодняшнего дня начинаю новую жизнь.
– Идеальный срок для подобного решения, - вежливо произнес граф Станислав.
Баронесса насмешливо скривила губы.
– Только не торжествуйте раньше времени!
– Что вы, что вы!
– воскликнул Рохус Фельгентрей.
– Кто тут говорит о каком-то торжестве, сударыня!
– Я, милейший, я.
– Она постучала себя в грудь крюком альпенштока, отчего разразилась хриплым кашлем.
– И не скрою от вас почему. Я оставила барону письмо, письмо с ультиматумом.
– Она сильно стукнула по полу железным наконечником своей палки.
– Ему дано время на размышления, до полуночи. Если он до тех пор не решится отослать вас всех по домам и забрать меня из охотничьего домика, ноги
Никогда я еще не видел, чтобы четверо мужчин так поспешно бросились к старой даме. Рохус Фельгентрей и полковник чуть ли не рвали ее друг у друга из рук.
– Госпожа баронесса, - сказал отец, который не трогался с места, позвольте избавить вас от этого натиска.
– Коротко извинившись, он отодвинул полковника в сторону и предложил баронессе руку.
На какую-то долю секунды что-то вроде растроганности промелькнуло на ее набеленном лице.
– Вы очень любезны.
Она взяла отца под руку, и мимо смущенно покашливавшего господина Янкеля Фрейндлиха и озадаченно уставившегося в пол графа Станислава мы вывели старую даму во двор.
Как ни странно, двор вдруг показался мне совсем чужим и неуютным, меня охватила такая тоска по Берлину, что, казалось, сердце разорвется. Дверь в свинарник была приоткрыта, и в темноте за нею можно было разглядеть закутанное детское личико Свертлы; она невозмутимо смотрела на баронессу.
Брадек уже запряг лошадей и стоял, сохраняя дистанцию преданности, в пяти метрах от саней, перемалывая челюстями жевательный табак.
– Госпожа баронесса, - произнес отец таким умоляющим тоном, что старуха и вправду воззрилась на него - прошу вас, останьтесь. С вами Калюнц утратит и свою душу.
Платок на ее голове несколько съехал, и видно стало, что на седых кудерьках у нее надета корона; когда-то, вероятно, она была серебряной, а теперь стала почти черной.
– Весьма сожалею.
– Она смотрела на отца как сомнамбула, потом отпустила его руку и решительно направилась к саням.
Мы последовали за ней со слезами на глазах. Тут вышла горничная, принесла одеяла, овчины и шитую бисером дорожную сумку баронессы. Помедлив, отец все же помог старой даме сесть на козлы, а горничная закутала ее.
– Ей-богу, госпожа баронесса, я страшно корю себя за то, что отпускаю вас...
– Отец в растерянности подоткнул ей под укутанные ноги подушку и озабоченно взглянул на нее.
Но она уже натянула поводья, и ее совиные глаза смотрели прямо вперед.
– С дороги!
– хрипло крикнула она Брадеку.
– Госпожа баронесса!
– Кончики усов у отца дрожали.
– Все, - сказала она властно, - я уезжаю.
– Да здравствует Новый год!
– раздался вдруг чей-то трубный голос, и тут же грянул выстрел, лошади прижали уши и, таща за собою сани, - помчались со двора.
– Вот она и укатила!
– воскликнул дантист Лединек и засмеялся. Он перезарядил свое ружье и с сияющим лицом подошел к нам. У него был вид отлично выспавшегося человека.
– Как приятно, что вы здесь.
Отец неподвижно смотрел мимо протянутой ему руки.
– Мне очень жаль, что я не могу вам ответить тем же.
– Ого!
– Дантист Лединек, подбоченясь, дважды обошел вокруг нас. Очень красиво, - сказал он.
Из дому высыпали все остальные, казалось, выстрел опять придал им бодрости, на их лицах не было и следа прежнего смущения. Закоченевшие и оглушенные, мы дождались, покуда дантист Лединек не присоединился к ним, и всей гурьбой, шумя и похлопывая его по плечу, они вернулись в дом. Потом мы взяли свои пальто и молча пошли прогуляться вдоль Преппе.