Когда под ногами бездна (upd. перевод)
Шрифт:
— Господин Одран не доставит особых хлопот.
Второй был намного старше, с белоснежными волосами и хриплым голосом. Он кивнул. — Медикаменты?
Чернобородый нахмурился:
— Особый случай. Он должен получать, что пожелает, разумеется с ведома врачей. Но, как я понимаю, они дадут разрешение, как только парень попросит. В любое время.
Седой возмущенно фыркнул:
— Он что, победитель какого-нибудь конкурса? Бесплатный отдых в больнице плюс любые, самые дорогие наркотики?
— Говори потише, Али. Он лежит неподвижно, но вполне способен тебя услышать. Не знаю, кто
Я сразу почувствовал себя грязной свиньей. Какая-то совесть сохранилась и у меня. Я не просил, чтобы со мной цацкались, по крайней мере ничего такого не помнил. Надо отказаться от незаслуженных привилегий, и чем скорее, тем лучше. Ну, по крайней мере, как-то ограничить… Зачем изображать шейха?
Чернобородый продолжил, уставившись в карту:
— Господину Одрану сделали очень сложную внутричерепную операцию. Круговые имплантации, причем, как я понимаю, экспериментальные. Ему требуется длительный постельный режим. Есть опасность появления неожиданных побочных эффектов.
У меня засосало под ложечкой. Какие еще «побочные эффекты»? Раньше о них даже не упоминали.
— Сегодня же вечером посмотрю его данные, — отозвался пожилой.
— Большую часть времени он спит и тебя не побеспокоит. Господи, с эторпиновым пузырем и инъекциями он может сладко дремать еще десять-пятнадцать лет!
Костоправ явно недооценивал удивительную способность моей печени и энзимов выводить любую гадость из организма. Все почему-то считают, что я просто хвастаюсь.
Они направились к выходу. Седой покинул палату. Я хотел заговорить, но не сумел, словно уже много месяцев не использовал голосовые связки. Попытался снова. Пока ничего лучше хриплого шепота не получается. Я с трудом глотнул и пробормотал, — Эй, брат.
Чернобородый положил мою карту на консоль какого-то сложного прибора, стоящего у кровати, и повернулся ко мне, стараясь сохранить бесстрастный вид.
— Вернусь через секунду, господин Одран, — спокойно сказал он и закрыл за собой дверь.
Меня расположили в аккуратном, без излишеств, но довольно комфортабельном помещении; никакого сравнения с отделением для бедных, где я лежал, когда мне удалили лопнувший аппендикс. Очень неприятный эпизод; хорошего в нем было только то, что мне, слава Аллаху, спасли жизнь, и познакомили с соннеином (восхвалим Его дважды). Лечение неимущих нельзя назвать чистой филантропией. Конечно, нищие феллахи содержатся бесплатно, но больничное начальство взяло за правило позволять штатным врачам, практикантам и студентам-медикам, а также сестрам и фельдшерам на практике знакомиться с максимальным числом необычных и редких случаев. Каждый, кто тебя осматривает, берет для анализа кровь, мочу, накладывает повязки или делает небольшие хирургические операции, приступил к работе недавно или совсем новичок. Нет, эти люди относятся к своим обязанностям серьезно и добросовестно, беда в том, что они не имеют опыта и могут превратить простейшую процедуру в изощренную пытку.
В моей чистенькой одиночной палате все иначе. Удобная постель,
Наверное, я задремал; шум открывшейся двери заставил меня проснуться. Я ожидал, что придет чернобородый, но вместо него появился молодой доктор в зеленом хирургическом комбинезоне. Сильный загар, блестящие карие глаза и самые пышные черные усы, которые мне когда-либо доводилось видеть. Я представил себе, как он запихивает их под маску перед операцией, и улыбнулся. Он был турком. Я с трудом разбирал его арабскую речь, а он еле-еле понимал меня.
— Ну, как сегодня наши дела? — спросил он, не глядя на меня. Просмотрел карту, потом повернулся к приборам у кровати, нажал какие-то клавиши, и изображения на экранах стали меняться. Врач словно воды в рот набрал: не цокал языком, демонстрируя заботу о здоровье пациента, не гудел себе под нос, чтобы вселить бодрость, что раздражает не меньше. Глядя на ряды цифр, мелькающих на мониторе, он молча подкручивал кончики своих необыкновенных усов. Наконец обернулся ко мне:
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — бесцветным голосом проскрипел я. Каждый раз, встречаясь с представителями его профессии, не могу отделаться от ощущения, что их цель — вытянуть из тебя какую-то особую информацию, причем они никогда не спросят прямо: боятся, что больной начнет лукавить и скажет то, что, по его мнению желает услышать доктор. Поэтому хитрецы ходят вокруг да около, как будто трудно догадаться, что им нужно, и наврать с три короба.
— Больно?
— Немного. — Неправда: меня ведь напичкали наркотиками по самую макушку. Никогда не говорите врачам, что жалоб нет, они тут же снизят полагающуюся вам дозу анонидов.
— Спали?
— Да.
— Нет желания поесть, а?
Я задумался. Хотя прямо в вену на тыльной стороне ладони по трубке капал раствор глюкозы, я умирал от голода.
— Нет.
— Утром попытаемся дать вам что-нибудь жидкое, легко усваиваемое. Вставали с постели?
— Нет.
— Хорошо. Полежите еще несколько дней. Головокружение? Онемение рук или ног? Необычные ощущения — яркий свет, громкие голоса, галлюцинации?
Галлюцинации? Ни за что бы не признался, даже если бы и правда их испытывал.
— Ну что ж, вы в порядке, господин Одран. Никаких отклонений.
— Хвала Аллаху. Давно я здесь?
Доктор искоса взглянул на меня, потом снова посмотрел в карту.
— Чуть больше двух недель.
— Когда меня порезали?
— Пятнадцать дней назад. До этого мы двое суток вас готовили.
— Угу.
До конца рамадана остается меньше недели. Интересно, что случилось в городе за мое отсутствие? Надеюсь, хоть кто-то из моих друзей и знакомых остался в живых. А если что-нибудь и стряслось, — убийство, например, — пусть отвечает Фридландер-Бей. Обвинять Папу — все равно что хулить Бога: тот же эффект, те же последствия. Попробуйте найти адвоката, который согласится выступить против них.