Когда под ногами бездна (upd. перевод)
Шрифт:
Вскоре я стоял в самом центре бедняцкого квартала, где живут одни нищие феллахи. Здесь узкие петляющие улочки, маленькие низкие здания с плоскими крышами и облупившейся штукатуркой; окна закрыты ставнями или тонкими деревянными решетками.
Некоторые строения кое-как отремонтированы, их обитатели пытались даже посадить кусты или еще какие-то растения в иссохшей земле возле стен. Другие, казалось, давно уже пустуют: зияющие провалы окон, полусорванные ставни раскачиваются, едва держась на ржавых гвоздях, словно вывалившийся язык голодной, усталой собаки. Я выбрал довольно аккуратный домик и
Без всякой уверенности в успехе я приступил к изложению своей легенды:
— Меня бросили здесь, в незнакомом городе, подлые компаньоны. Они похитили товары и деньги. Во имя Всевышнего и его пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, прошу тебя оказать гостеприимство.
— Понятно, — мрачно произнес он. — Этот дом закрыт для чужих.
— Я не доставлю никакого беспокойства. Я…
— Советую тебе просить о ночлеге тех, чье радушие основано на благополучии. Люди говорят: здесь есть счастливцы, у которых имеется в избытке еда для домашних, собак и гостей, подобных тебе. Что касается меня, то, заработав на хлеб и горсть бобов для жены и четырех детей, я считаю день удачным.
Я понял, на что он намекает.
— Конечно, ты не хочешь затруднений для своей семьи. Проклятые лжедрузья, ограбившие меня, не знали, что я постоянно ношу в сумке немного денег. Урча от жадности, они схватили то, что лежало на виду, но у меня осталось достаточно средств, чтобы прожить день-два в вашем городе, пока я не вернусь и не потребую законного возмещения убытков.
Мужчина молча смотрел на меня; словами его не проймешь, нужна маленькая демонстрация.
Я дернул молнию и открыл сумку; под его внимательным взглядом неторопливо порылся в одежде — рубашках, носках, штанах, засунул руку поглубже и извлек банкноту.
— Двадцать киамов, — произнес я душераздирающим тоном. — Вот все, что они мне оставили.
На его лице отразилась жестокая внутренняя борьба. Такая сумма для здешних жителей — серьезное подспорье. Он мог питать сомнения на мой счет, но я знал, о чем он думает.
— Если ты примешь меня как гостя под свое покровительство на два дня, — объявил я, — они станут твоими. — Я помахал бумажкой перед его расширившимися от жадности глазами.
Мужчина покачнулся, словно змея, зачарованная движениями факира. Будь он деревом с большими плоскими листьями, они бы сейчас громко зашелестели.
Он не жаловал чужаков — а кто их любит? Ему вовсе не улыбалась идея поселить у себя незнакомца на несколько дней. С другой стороны, предложенные мной деньги равнялись заработку за несколько суток. Я снова оглядел его и убедился, что теперь его мысли приняли нужное направление: он уже не пытался угадать, кто я такой, а прикидывал, какой из сотни различных способов потратить свалившиеся с неба хрустики ему выбрать. Осталось лишь немного подождать.
— О, мой господин, мы люди небогатые…
— Тогда двадцать киамов облегчат твою жизнь.
— О да, еще бы, господин, и я хочу получить их; но мне
— Я вкушал роскошь и богатство, которые тебе и вообразить не под силу, мой друг, но возвысился над земными благами, что доступно и тебе. Тот, кого ты видишь — лишь бледная тень меня прежнего. Ибо Аллах пожелал ввергнуть своего раба в нищету и страдания, дабы потом я вернул отнятое обидчиками. Ты меня выручишь? Всевышний дарует удачу тем, кто поддержит скитальца.
Озадаченный мужчина долго смотрел на меня; первое, что пришло ему в голову — перед ним обычный псих, и лучше убежать от такого подальше. Моя выспренняя речь как две капли воды походила на исповедь какого-нибудь похищенного принца из старых сказок. Но волшебные истории хороши, когда, поужинав нехитрой снедью, ими делятся вполголоса, собравшись у очага, перед тем как заснуть тревожным сном. Днем они теряют большую часть убедительности. Единственное, что способно вернуть доверие к рассказчику — банкнота в двадцать киамов, которая колыхалась в моей руке, словно пальмовый лист под порывом ветра. Мой новый знакомый так впился в нее глазами, что вряд ли сумеет потом припомнить лицо своего собеседника.
В конце концов, я стал гостем Исхака Джарира, достойного хозяина дома. Он поддерживал у себя строгий порядок, так что женщин я не увидел. На втором этаже располагалась общая спальня, а на первом устроили несколько чуланчиков для хранения всякой снеди. Джарир распахнул деревянную дверь одного из них и невежливо впихнул меня внутрь.
— Здесь ты можешь чувствовать себя спокойно, — прошептал он. — Если заявятся твои негодяи-друзья и начнут расспрашивать, мы никого не встречали. Но ты останешься здесь только до завтрашнего дня. После утренней молитвы придется покинуть нас.
— Хвала Аллаху за то, что направил меня к такому щедрому и великодушному человеку! Но мне еще надо завершить одно дело. Если оно пройдет так, как я ожидаю, вернусь с двойником бумажки, которую ты сейчас сжимаешь в руке. Она также станет твоей.
Джарир не хотел ничего знать о подробностях моего предприятия.
— Да будут успешными все твои начинания! — пожелал он. — Но знай, если не успеешь прийти до вечернего намаза, дверь не откроют.
— Как скажешь, о достойнейший. — Я оглянулся на ворох тряпок, которые послужат мне постелью сегодня ночью, невинно улыбнулся Исхаку Джариру и, подавив невольную дрожь, вышел наружу.
Я выбрал узкую мощенную камнем улочку, которая, как я думал, выведет меня на бульвар Иль-Джамил. Но дойдя до места, где она сворачивала налево, понял, что ошибся. С направлением я не напутал, и решил идти вперед. Однако за углом увидел лишь голые стены домов: тупик. Я вполголоса выругался и повернул. Придется топать обратно.
Путь преграждал ужасно тощий человек с растрепанной жиденькой неряшливой бородкой. По его лицу медленно расползалась заискивающая улыбка деревенского идиота. Одежда его состояла из желтой рубашки без воротника, потертого и сильно мятого коричневого костюма, белой в красную клетку кафии и поношенных коричневых английских ботинок. Его дурацкий вид напомнил мне будайинского блаженного Фуада. Похоже, парень следовал за мной, однако я не слышал его шагов.