Когда растает снег...
Шрифт:
— Хорошо, — тихо произнес Михаил. — Не знаю, поверите ли вы мне, но я из будущего… Из 1998 года. Только то было какое-то другое будущее… Без Долгой зимы!
— Из будущего, значит? — странно, но Пономаренко после услышанного даже словно успокоился — пусть версия и выглядела фантастически, но она объясняла все… или почти все точно. — И как вас на самом деле зовут?
— Солнцев Михаил Васильевич, — усмехнулся Михаил. — Только родился я там на два дня раньше…
— И как вы там? Коммунизм построили? — хоть Пономаренко и старался скрыть свои эмоции, но на этот раз получилось плохо.
— Построили… — грустно усмехнулся Михаил. — Капитализм…
— Капитализм? — в голосе главы государства на миг проскочило недоумение. — Но как? Была война, и СССР разгромили?
— Если бы… Не было никакой войны… Сами страну развалили!
Внезапно Михаилом овладела давно забытая уж ненависть к «перестройщикм» и всевозможным «новым русским», что растаскивали созданное трудом миллионов советских людей. И, уже не думая о том, к чему это приведет, он начал рассказывать про то, что творилось в стране после развала СССР. Про закрытые и разворованные заводы и НИИ и многомесячные невыплаты зарплаты на предприятиях. Оставшихся без зарплаты и постепенно спивающихся бывших рабочих и инженеров… Про вылезших из тени и расплодившихся спекулянтов и жуликов всех мастей. Про обманывающих людей уродов типа Кашпировского… Про расплодившихся бандитов, проституток и продажных чиновников и политиков, торгующих страной оптом и в розницу… Про чеченскую войну, фактически проигранную Россией, и терроризм. И с каждым словом ненависть к этим людям разгоралась с новой и новой силой…
Хруп! Слова Михаила внезапно прервал хруст раздавленной товарищем Пономаренко авторучки. С каким-то даже удивлением взглянув на ее обмотки и вытекающие чернила, глава государства лишь брезгливо откинул ее в сторону.
— Кто? — в голосе Пономаренко вновь лязгнула сталь. — Фамилии! Должности! В лагерную пыль гадов сотру!
— Их много было, — растерявшись от такого напора, произнес Михаил. — Начинал еще Хрущев… Не знаю уж, со зла или от дури и чрезмерного честолюбия. «Борьбу с культом личности» объявил, Сталина смешал с грязью, в экономике дури полно наворотил… В сельском хозяйстве особенно! Хотя и в промышленности тоже.
— Не зря Берия его в лагеря отправил! — со злостью произнес Пономаренко. — Кто еще?
— А потом много их было, — пожал плечами Михаил. — В 64-м генсеком Брежнев стал, но им дружки его крутили как хотели… Суслов, вроде — некоторые говорят, что он «серым кардиналом» был, хотя официально отвечал только за идеологию. Косыгин, он еще Председателем Совета министров стал, с Либерманом еще… Они еще реформу устроили, которая, как мой товарищ один говорил, «отменила социалистическую экономику».
— Косыгин — Председатель? — насторожился Пономаренко. — Главой государства, значит, стал?
— Формально — наверное… Но фактически у нас там всем генеральный секретарь руководил.
— Вернули, значит, все как прежде, — усмехнулся Пономаренко.
А Михаил продолжил перечислять. Сказал про Андропова и тот идиотизм, что тот устроил, оказавшись у власти. Про его выдвиженца — Горбачева, про «перестройку», «гласность» и прочие прелести так называемого «социализма с человеческим лицом». Про Ельцина, Кравчука, Шухевича и беловежский сговор.
— Это который? — насторожился Пономаренко.
— Внук «того самого», — ответил Михаил. — Егором звали… Потом еще были Чубайс, Черномырдин, Гамсахурдия.
Еще несколько минут Михаил перечислял фамилии и, если мог вспомнить, должности, но потом Пономаренко вдруг прервал его.
— Изложишь все на бумаге и передашь мне лично! — заявил он. — Больше никому ничего не сообщать!
— Хорошо, — согласился Михаил.
— Кто еще в курсе? — наконец, спросил товарищ Пономаренко.
— Только батя… И то не про все, — ответил Михаил.
Откровенно говоря, он бы предпочел сказать «никто». Но Пономаренко почти наверняка почувствует ложь — для него это давно должно было стать профессиональным качеством. А, значит, оно станет только хуже.
— Мать, жена, сестра-братья?
— Не знают ничего, — ответил Михаил.
— Это хорошо, что не знают, — заметил глава государства, настроение его явно несколько улучшилось. Предупрежден — значит, вооружен. — Почему сразу не сказал-то?
— А мне бы поверили? — усмехнулся Михаил. — Приходит такой и говорит — «здрассьте, я из будущего»… И куда бы после этого отправили? В «дурку»?
— Скорее всего, — согласился ПредСовмина.
«А если б и поверили — заперли бы куда-нибудь подальше — и сидел бы ты как птичка в золотой клетке», — мысленно дополнил Михаил, но вслух произнес другое.
— Да и кому говорить? К вам-то просто так не попадешь, а где гарантия того, что не наткнешься на заговорщиков?
— Согласен, — вдруг усмехнулся Пономаренко, хотя Михаил вдруг подумал, что тот подумал и о не сказанном им — и, пожалуй, даже согласился с этим. — В таком случае сейчас идешь в специальную комнату и пишешь все, что знаешь о том будущем… Все документы отдашь мне лично! Тогда и видно будет, когда сможешь вернуться домой.
Эпилог
— Значит, пришелец из будущего? — задумчиво произнес товарищ Шелепин. — Это многое объясняет.
— Да, — убирая со стола тетрадку с записями Михаила Солнцева, согласился Пономаренко. — Я тоже думал на этот счет… Проверить точно мы, конечно, не сможем. Но я уверен, что это права.
— Уверен, — усмехнулся в ответ Шелепин. — Предлагаешь решать людские судьбы на основе одной лишь уверенности?
— Так проверь, — усмехнулся почти уже бывший глава государства. — Мне что ли тебя учить? Оформишь всю эту информацию как агентурные сведения, устроишь проверку… А там уж видно будет! В конце концов, в нашем мире судьбы этих людей могли сложиться совсем по-другому…
— Вспомнить хоть гражданина Хрущева, — усмехнулся в ответ Шелепин. — А с самим Солнцевым что предлагаешь делать? Отправить в какой-нибудь закрытый городок под наблюдение?
— А зачем? — вдруг усмехнулся товарищ Пономаренко. — Будь оно десять лет назад — тогда я бы решил так же. Но сейчас… за эти десять лет мы могли убедиться, что он наш, советский человек, так что продавать нас не побежит. Да и куда ему, откровенно говоря, бежать? К французам с австралийцами? Это даже не смешно. Так что… Лучший секрет — это тот, что так и останется от всех секретом.