Когда сливаются реки
Шрифт:
— Не бойся!.. Я посадила Винцента караулить. Он даст знать, если что...
Аделя, голубоглазая, веселая и живая, умела уговорить их, и через несколько минут Каетан Гумовский и Казюк сидели и разговаривали, словно бы только что вернувшись с базара или из церкви. Аделя подливала то одному, то другому, время от времени просила мать сходить в чулан и принести закуски. И старая повиновалась, стукала дверями, ставила на стол тарелки с нарезанной колбасой и салом, а затем снова молча садилась на свою скамеечку около печи, где обычно проводила время, если не хлопотала по хозяйству. У Казюка порозовело лицо, он отогрелся и, видимо, несколько
— Так что там было, в Долгом? — чокаясь с Каетаном, спросил он.
— А то, что, как мне кажется, нашим делам приходит конец, — хмурясь и вытирая усы, отозвался Каетан.
— Это как же так?
— А так... Объединяются люди и жизнью своей довольны.
— Чем это они довольны? Что своей земли не имеют?
— Чего не имеют? Имеют!.. И земля, и луга, и этот вот кусок, где мы с тобой сидим, принадлежат им. И хлеб у них есть, и одеться есть во что... Теперь электричества будет. Чего доброго они скоро будут жить лучше, чем когда-то мы на своем хозяйстве.
— Что вы агитируете, как комиссар? — рассердился Казюк. — Не может быть, чтобы люди не хотели иметь своей земли! И кроме того, я никогда не поверю, чтобы латыши и литовцы с долговцами подружились — это же волки из разных лесов...
— Верь не верь, а они дружат...
— Не может этого быть! Литовцы и латыши с большевиками не помирятся! — крикнул, разгорячившись, Казюк и, спохватившись, тревожно посмотрел в окно.
— Успокойся, это Винцент ходит во дворе, — положила руку на плечо Казюку Аделя. — Ты думаешь, что отец всерьез верит, будто все так и останется? Да нет, это он тебя испытывает... Вот придет весна, и мы сыграем свадьбу. Вернутся твои отец и мать... снова запоют соловьи в Малиновке...
— И мы поедем к нам в Гороховищи! — обнимая Аделю за талию и размякая от ее близости, размечтался Клышевский.
Даже Каетан поддался этому настроению:
— Нет уж, Казя, как хочешь, а в Гороховищи Аделя не поедет. Ну, разве что в гости, то другое дело, а жить она будет в Малиновке. Правда, старая? — обратился Каетан к жене. — Да иди ты сюда, что ты там печь караулишь? — загудел он на всю хату.
И Юзефа, хорошо зная характер мужа, подошла и присела рядом с ним.
— Землю объединим. Правда, Казя, братка ты мой? — лез к Казюку обниматься захмелевший Гумовский. — Мельницу построим... Вот что... Пускай строят, — станцию эту самую под мельницу и заберем. Для какого беса им станция? Мы и без нее жили так, что дай боже!..
— Все это хорошо, только само ничто не придет.
— Так что же делать? Говори, все сделаю! — бил себя в грудь Гумовский.
— Скажу... На той неделе праздник в Тубличах. Соберется много людей... Вот вы и поедете туда, раскидаете там листовки, которые я напишу, — люди должны знать и готовиться.
— Нельзя это делать Каетану, — отозвалась Юзефа.
— Молчи, старая, все сделаю! — подскочил Гумовский. — Или я не могу?
— А какой толк от этих листовок? — спросила Аделя.
— Капля камень долбит, — снисходительно пояснил Клышевский. — А еще вот что скажу. Сегодня ночью я снова уйду... Мы посоветуемся там, что дальше делать... С кем — не скажу, лучше не спрашивайте. Надо будет и припугнуть кое-кого, чтобы они там в Долгом потише были. Кого, по-вашему?
— По-видимому, самый вредный там Алесь Иванюта. Да и Гаманек с Захаром Рудаком не лучше...
— Подожди, мы им прищемим хвост...
Видимо, разговор накалялся
Когда телега въехала во двор и Каетан Гумовский узнал в приезжем старого Базыля из соседней Маковщины, он расхохотался:
— А, прах тебя побери! Подумать только, кого испугались!..
Базыль зашел в хату. Стащил с головы шапку и, вежливо поздоровавшись, спросил:
— Может, у вас шкворень лишний найдется? А мой хрястнул на мосту, боюсь, что не доеду...
— Где я возьму тебе шкворень? — развел руками Гумовский. — У самого только и осталось, что душа в теле... Кажется, есть где-то проволока под поветью, если найду — дам... Подкрутишь и доедешь... А то шкворень! Где я тебе возьму шкворень? — И Каетан повел Базыля за дверь.
Как только колеса застучали по дороге в лес, Аделя пробралась к своему жениху. Согнувшись, она проползла через подпечье и очутилась в темной и тесной каморке.
— Это ты, Аделька? — встретил ее шепотом Казюк. — Садись на постель.
Каждый раз, когда Аделя приходила сюда к Казюку, ей требовалось некоторое время, чтобы осмотреться и привыкнуть к темноте. И теперь она тоже остановила его: «Подожди, дай оглядеться». В каморке стоял спертый дух. На полу лежал сенник, застланный дерюжкой, а в углу стояла низенькая табуретка. Казюк лег, Аделя боком прижалась к нему.
— Вот какие хоромы у нас, бедненький ты мой! — обняла она Казюка.
— Не тоскуй, Аделька! — целуя ее, горячо шептал Казюк. — Вот только придет весна...
— Да слыхала я уже... слыхала!
— И не веришь, да? А я тебе говорю, что мы еще будем жить как во дворце. Приедут родители, мы с тобой будем вместе и...
— А я все думаю: не уйти ли тебе куда-нибудь отсюда! Боюсь я за тебя, пропадешь тут...
Эта забота Адели, искренне прозвучавшая, совершенно неожиданно отозвалась в сердце Казюка ревностью. До него доходили слухи, что, когда его не бывает на хуторе, Аделя ходит на вечеринки. И было не удивительно, что за нею ухаживали: красивая, статная, веселая, она могла приворожить любого парня. Но он никак не мог смириться с мыслью, что ее кто-то провожает домой, а кроме того, возникала и тревога: вдруг она влюбится и выдаст его? Он крепко прижал Аделю, дыша самогонным перегаром в лицо, и прошипел:
— Помни: если дознаюсь, что ты с кем-нибудь... пулю тебе, пулю себе...
— Да перестань ты, дурень! Что ты выдумываешь?
— Вот это мне нравится! — сразу смягчился Казюк. — Когда ты меня ругаешь, я тебе верю...
Через некоторое время, когда любовные излияния иссякли и ласки остыли, они разговорились о том, что их беспокоило сегодня.
— В полночь, как только все стихнет, я думаю идти...
— Куда?
— Условился встретиться с одним человеком... Если все будет хорошо, может быть, чего-нибудь добудем.