Когда сливаются реки
Шрифт:
А Шавойке было от чего кривить губы. Он боялся, как бы не открылась настоящая история болезни Самусевича. Это могло повредить и ему. Он вспоминает, как тащил перед рассветом Самусевича от хаты Барковского. «И какой черт его на чердак погнал? — злился Шавойка. — Колбаски сухой захотелось! Барковский не мог с лавки встать, вот Самусевич и полез сам, да и грохнулся... Тяни тебя, черта, еще и в больницу!» — плевался Кузьма Шавойка, направляясь на скотный двор.
А с поля летела песня. Среди девичьих и юношеских голосов слышались несмелые, неустоявшиеся детские.
— Слышишь,
— Знаю. Камни собирают, — отозвался Алесь. — Это они меня в Минск подгоняют. Пойдемте к Ярошке, подпишите мне командировочное удостоверение, — позвал Алесь Рудака в колхозную канцелярию.
В канцелярии Ярошка начал старательно оформлять документ, а Рудаку подал простой синий конверт со штампом Ленинграда.
— Партийной организации нашего колхоза пишут.
— Давайте прочтем вместе, — предложил Рудак. — Письмецо любопытное...
На небольшом листе бумаги мелкими буквами было написано:
«Дорогие мои земляки-долговцы!
Мало, видно, кто помнит меня теперь, потому что я уже далеко не молодой... Больше тридцати лет назад ушел я на заработки в Ленинград, да тут и остался. Зовут меня Янка Никифорович. Родители мои были извечными пастухами в Долгом и давно умерли. Спросите у старых людей, они, наверное, еще хорошо помнят деда Авласа, хата которого стояла на самом краю села. Это и есть мой отец... Так вот что я вам скажу, дорогие мои товарищи: с тех самых пор как приехал я в Петроград, теперь Ленинград, так с тех пор тут и работаю на Путиловском, а теперь Кировском, заводе.
Посылаю я всем вам поклон — от себя, а также от моих сынов и невесток. Старуха моя померла, остался я один. И скажу я вам от всей души, что мне, как вашему земляку и старому рабочему-пенсионеру, захотелось поехать к вам. А почему захотелось? Сидел, значит, сидел себе тут, да вдруг захотелось — ишь ты, прыткий какой!.. Ну, я вам скажу: научился я тут кое-чему полезному за свою жизнь и думаю, что, может, это и вам пригодится... Конечно, если бы у вас там пан жил, так я и не подумал бы — чего ради ехать мне туда, где хлеба кусок для существования, может, и получишь, а на штаны заработаешь ли — неизвестно? А теперь вот вздумал... Почему? Все почему да почему, а дело-то простое: прочитал я вчера в «Правде», что строите вы с латышами и литовцами электростанцию. И как подумал я, что теперь должно делаться у вас, так очень обрадовался. И еще интересно мне, как вы теперь с соседями дружите? Как подумаю, из-за чего друг другу головы пробивали, так черт его теперь разберет! Видать, как раз так и выходило, как в старину говорили: «Паны веселятся, а у мужиков чубы трещат...» Это очень хорошо, что вы там совместное дело затеяли.
Родные моему сердцу, долговские браты! Прошу я вас — не забудьте моей просьбы и напишите мне письмецо, могу ли я к вам приехать. Сказать по правде, человек я старый и уже на пенсии, но то-сё еще сделать могу и посоветовать
Напишите мне как можно быстрее по адресу: Ленинград, улица Майорова, 30, Янке Никифоровичу, по тому что я буду ждать вашего ответа с нетерпением. С тех пор как задумал я ехать, мне даже сниться стало опять наше озеро Долгое... Остаюсь в ожидании ответа и крепко всех вас целую
Янка Никифорович».
— Вот оно что значит! — обернулся Захар Рудак к Алесю и Ярошке, многозначительно приподняв густые брови.
— Зовите его скорее, так жалостно написано! — посоветовал Павлюк Ярошка.
— Не жалостно, а радостно, — поправил Захар Рудак. — Сегодня же посоветуюсь с членами правления и пошлю вызов. Тут дело не только в том, что к нам на помощь приедет старый земляк-электромонтер, а главное, что про наше Долгое далеко по всей стране слух пошел.
— Давайте-ка поскорее мне документы, раз такое дело, — поторопил Алесь. — А то соседи нас обгонят...
Ему хотелось еще успеть побывать в «Пергале», чтобы оттуда вместе с Йонасом ехать на станцию. «А может, и Анежку встречу», — думал он.
— Я тебя провожу, — сказал Рудак, подписав удостоверение и подавая его Алесю.
— Не забудь и для драмкружка чего-нибудь привезти, ну, хоть бы гриму, — кричал вдогонку Павлюк Ярошка, когда Алесь и Рудак уже выходили на улицу.
Агата знала о предстоящем отъезде сына и готовилась к нему. Когда Алесь пришел домой с Рудаком, она собирала рубашки. Старательно расправляла и отглаживала она каждую складочку, хотела, чтобы кто ни взглянул на Алеся, обязательно подумал, что у него есть хорошая и заботливая мать.
— Вы своего Алеся как на свадьбу собираете, — пошутил Рудак.
— А кто его знает, может, и на свадьбу. Молодые теперь не спрашивают родителей, когда и где свадьбу играть, — ответила Агата.
— Ну вот, начинаются такие шутки, что я краснею, — улыбнулся Алесь.
У Агаты хватало хлопот. Она только что вернулась с фермы, где работала с самого утра. Надо было собрать сына в дорогу, накормить да и с собой что-нибудь дать. Аккуратно обернув газетой, она положила рубашки в чемодан. Пришивая пуговицу к пиджаку, поинтересовалась, что нового на селе.
— Куда Самусевича повезли?
— В больницу.
— Я так и знала, что он допьется до этого.
— Он ногу сломал, — пояснил Алесь.
— Потому и сломал, что допился.
— Да, нет у нас порядка, — согласился Рудак. — Скажите, тетка Агата, подкармливаете ли вы коров в стойле?
— Где вы это видели, Самусевич же запретил косить вику. Я ухитряюсь своим хоть травы на ночь подкинуть, а остальные стоят как сироты. Горько смотреть на скотину, товарищ парторг.
— Особенно когда сравнишь наших коров с пергалевскими.