Когда тело говорит НЕТ. Цена скрытого стресса

Матэ Габор

Как стресс может превратиться в болезнь? Стресс — это сложный каскад физических и биохимических реакций в ответ на сильные эмоциональные стимулы. С точки зрения физиологии эмоции — это электрические, химические и гормональные выбросы, регулируемые нервной системой человека. Функционирование наших основных органов, исправность механизмов иммунной защиты, циркуляция многих биологических веществ, участвующих в управлении физическими состояниями тела, испытывают влияние эмоций и сами на них влияют. Когда эмоции подавляют, как вынуждена была делать Мэри в своем детском поиске безопасности, это угнетение обезоруживает телесные механизмы защиты от болезни. Подавление — отделение эмоций от сознания и их переход в сферу подсознательного — дезорганизует и расстраивает наши физиологические защитные механизмы, из-за чего у некоторых людей эти механизмы нарушаются, становятся разрушителями

здоровья, а не его защитниками.

За семь лет, в течение которых я был медицинским координатором отделения паллиативной помощи [1] в Ванкуверской больнице, я видел множество пациентов с хроническими заболеваниями, чья эмоциональная жизнь напоминала жизнь Мэри. Похожие психологические проблемы и копинг-стратегии [2] были характерны для обращавшихся к нам за паллиативной помощью людей, которые страдали от рака или дегенеративных неврологических процессов, таких как боковой амиотрофический склероз (БАС, известный в Британии как мотонейронная болезнь, а в Северной Америке как болезнь Лу Герига — великого американского бейсболиста, который умер от нее). В моей практике семейного врача я наблюдал те же самые паттерны у людей, страдавших от рассеянного склероза, воспалительных заболеваний кишечника, таких как язвенный колит и болезнь Крона, синдрома хронической усталости, аутоиммунных расстройств, фибромиалгии, мигреней, кожных заболеваний, эндометриоза и многих других болезней. Почти ни один из моих серьезно больных пациентов не умел говорить «нет», когда это было важно. Хотя на первый взгляд казалось, что личностные особенности и жизненные обстоятельства некоторых людей сильно отличались от случая Мэри, во всех этих случаях имела место склонность подавлять эмоции.

1

Паллиативная помощь — комплекс мер, направленных на улучшение качества жизни неизлечимо больных людей, облегчение боли и других тяжелых симптомов заболевания. — Здесь и далее примечание переводчика, если не указано иное.

2

Копинг-стратегии — способы, которые человек использует для борьбы со стрессом.

Одним из неизлечимо больных пациентов под моей опекой был мужчина средних лет, главный управляющий компанией, которая продавала акульи хрящи как лекарство от рака. К моменту его поступления в наше отделение недавно диагностированный у него самого рак успел распространиться по всему телу. Он продолжал есть акульи хрящи почти до последнего своего дня, но не потому, что все еще верил в их эффективность. Они гадко пахли — отвратительный запах можно было почувствовать даже на расстоянии, — а об их вкусе можно только догадываться. «Я их ненавижу, — сказал он мне, — но мой бизнес-партнер будет сильно разочарован, если я перестану их есть». Я убедил его, что у него есть полное право прожить свои последние дни, не неся ответственности за чужое разочарование.

Сказать, что на развитие болезней может влиять то, как люди привыкли жить, — значит затронуть очень щекотливую тему. Связь между поведением и последующей болезнью, например в случае курения и рака легких, очевидна для всех, за исключением разве что представителей табачной индустрии. Но взаимосвязь сложнее доказать, когда речь заходит об эмоциях и возникновении рассеянного склероза, или рака груди, или артрита. Помимо страданий от болезни, пациент сталкивается с обвинением в том, что он такой, какой есть. «Зачем вы пишете эту книгу?» — сказала мне пятидесятидвухлетняя преподавательница университета, проходившая лечение от рака груди. И добавила срывающимся от злости голосом: «У меня рак из-за моей генетики, а не из-за чего-то, что я сделала».

«Отношение к болезни и смерти как к личной неудаче — это особенно неуместная форма обвинения больного, — говорилось в выпуске «Медицинского журнала Новой Англии» 1985 года. — На пациентов, которые и так уже несут тяжелое бремя болезни, нельзя возлагать еще и ответственность за ее исход».

Мы вернемся к этому неприятном вопросу о предполагаемых обвинениях пациента. Пока я лишь хочу отметить, что речь идет вовсе не об обвинениях больного или личной неудаче. Подобные термины только омрачают общую картину. Как мы увидим, говорить об обвинении — помимо моральной несостоятельности — совершенно необоснованно с научной точки зрения.

В

«Медицинском журнале Новой Англии» были перепутаны обвинение и ответственность. В то время как все мы боимся обвинений, мы хотели бы быть более ответственными, то есть иметь возможность осознанно отвечать на обстоятельства нашей жизни, а не просто реагировать на них. Мы хотим иметь влияние на свою собственную жизнь: быть в ней главными и уметь принимать адекватные решения, если дело касается нас самих. Подлинной ответственности не бывает без осознанности. Одна из слабых сторон западного медицинского подхода состоит в том, что мы наделили врача абсолютным авторитетом, пациент же при этом зачастую является лишь получателем лечения или препарата. У людей отняли возможность брать на себя настоящую ответственность. Никого нельзя обвинять в том, что его настигла болезнь или смерть. Это в любой момент может случиться с любым из нас, но чем больше мы узнаём о себе, тем дальше уходим от позиции пассивной жертвы.

Связь тела и сознания нужно видеть не только для понимания болезни, но и для поддержания здоровья. Доктор Роберт Мондер с психиатрического факультета Университета Торонто написал работу о взаимодействии тела и сознания при болезни. «Попытки определить и решить проблему стресса, — сказал он мне в интервью, — скорее будут способствовать здоровью, чем игнорирование этой проблемы». В процессе лечения любая информация, любое зерно истины может сыграть решающую роль. Если между эмоциями и физиологией существует связь, не рассказывать о ней людям — значит лишать их мощного лечебного средства.

Здесь мы сталкиваемся с несовершенством языка. Даже говорить о связи тела и сознания — значит подразумевать, что это две отдельные сущности, которые как-то между собой связаны. В жизни же нет такого разделения: нет сознания вне тела и нет тела без сознания. Для передачи реального положения вещей было предложено слово «майндбоди» — «тело-сознание».

Однако даже для Запада понятие «майндбоди» не совсем новое. В одном из диалогов Платона Сократ цитирует критику фракийского врача в адрес его греческих коллег: «По этой причине лекарства от многих болезней неведомы эллинским врачам, они несведущи в отношении целого. Отделение сознания от тела — большая ошибка наших дней во врачевании человеческого тела». Нельзя отделить сознание от тела — об этом сказал Сократ почти за две с половиной тысячи лет до появления психоневроиммуноэндокринологии!

При написании книги «Когда тело говорит „нет“» я не только убедился в некоторых идеях, впервые высказанных мной в статье о склеродермии у Мэри. Я многое узнал и проникся огромным уважением к работе сотен врачей, ученых, физиологов и исследователей, прокладывавших путь по неизученной территории «тела-сознания». Работа над этой книгой также стала для меня внутренним исследованием того, как я подавляю свои собственные эмоции. К этому меня подтолкнул вопрос советника Онкологического общества Британской Колумбии, куда я отправился с целью исследовать роль подавления эмоций в развитии рака. Многим людям с онкологией, казалось, было свойственно машинальное отрицание психической или физической боли и таких неудобных эмоций, как гнев, печаль или неприятие. «А что лично вас связывает с этим вопросом? — спросил меня советник. — Чем эта тема вас привлекает?»

Этот вопрос напомнил мне о событии семилетней давности. Однажды вечером я приехал в дом престарелых навестить мою семидесятишестилетнюю мать, которая там жила. У нее была прогрессирующая мышечная дистрофия, наследственная в нашем роду болезнь — атрофия мышц. Не будучи в состоянии даже сидеть без посторонней помощи, она больше не могла жить дома. Трое ее сыновей и их семьи регулярно навещали ее до самой смерти, наступившей, когда я только начинал работу над этой книгой.

Я немного прихрамывал, идя по коридору дома престарелых. В то утро мне сделали операцию по восстановлению разорванного хряща в колене — последствия игнорирования мною того, что тело сообщало мне на языке боли каждый раз, когда я совершал пробежку по цементному покрытию. Открыв дверь в комнату матери, я пошел к ее кровати поздороваться, непроизвольно изменив походку на нормальную и непринужденную. Желание скрыть хромоту не было сознательным, я это сделал, сам того не понимая. Только позже я задумался, что именно подтолкнуло меня к этому ненужному поступку — ненужному, потому что моя мать спокойно бы восприняла тот факт, что ее пятидесятидвухлетний сын прихрамывает через сутки после операции.