Когда в Чертовке утонуло солнце
Шрифт:
— Так он же болотец! — расхохотался Шустал, когда Макс передал ему поздравления и поинтересовался, почему у Марека вечно такой печальный вид. — Они все поголовно меланхолики и неизменно уверены, что, даже если сейчас всё прекрасно, через минуту всё может быть хуже некуда. Но зато храбрый и верный. На Цвака, как и прочих болотцев, всегда можно положиться. Если они приняли чью-то сторону, то уже не отступятся от своего решения. Правда, я не уверен, это принцип их морали, или просто проявление врождённого фатализма.
— Что слышно нового? — поинтересовался Максим. Приятели сидели
— К счастью, ничего.
— Разве не будут искать того, кто подбросил гроб ламии? — удивился Макс.
— Будут. Но вряд ли найдут. Хотя с самого утра пан командор отправил Чеха к рабби Лёву, с просьбой помочь в розысках.
— Интересно, что он ответил.
— Отказался.
— Ты-то откуда знаешь?
— Оттуда, что когда Чех вернулся, пан командор вышел со своим мечом во двор, и в лапшу изрубил одно из фехтовальных чучел.
— А почему — не знаешь? Он же помог узнать, что это именно ламия.
Иржи нахмурился.
— Мне тоже непонятно. Думаю, тут всё дело в том, что рабби не хочет вступать в конфронтацию с тем, кто привёз ламию.
— Боится?
— Этого человека мало чем можно напугать. Но кладбище — дело рук кого-то достаточно могущественного, а такие персоны в городе все на виду. И в основном все они при дворе.
Максим поразмыслил и уточнил:
— Но ведь рабби Лёв вроде бы водил дружбу с императором Рудольфом Вторым?
— Это у вас? У нас они в лучшем случае могут считаться лично знакомыми. Император признаёт старика мудрецом, но бесится от того, что рабби всё делает по-своему и не желает посвящать никого в известные ему тайны мироздания. Рабби же рассматривает те уступки, на которые иногда идёт, как плату за спокойствие его народа. Ведь если бы император взялся за Йозефов всерьёз, не помог бы и голем.
— А мне казалось, что в славном чешском королевстве в вере никого не неволят? — хмыкнул Макс.
— Так ведь это вообще не вопрос веры. Это вопрос влияния и власти.
— По-моему, в нынешних условиях что совой об пень, что пнём по сове.
Шустал хихикнул. Потом снова стал серьёзным:
— Не ляпни чего-нибудь такого где не надо. Особенно при иезуитах.
— А что? За меня примется Святая Инквизиция?
— Ну, до Яна Гуса же добрались в своё время, — философски заметил Иржи. — И до многих прочих тоже.
Максим недоверчиво посмотрел на приятеля. Тот улыбнулся, но улыбка вышла невесёлой.
— Иногда то, что я чех и католик, оказывается жутко неудобно, — пояснил Шустал. — Я не считаю, что нужно было поступать так, как поступили гуситы — моря крови и огня, око за око, и вот это вот всё. Вон, в итоге Ян Жижка вообще под конец жизни остался слепым. Насилие порождает только насилие, а фанатизм это уже не вера, а сильно искаженное её отражение в мутной воде под проливным дождём. Но я не могу сказать, что Гус в своих проповедях касательно священников, забывших истинное назначение церкви, был так уж неправ. С человеческой
— Понимаю. А с Инквизицией что?
— С нею ничего. Официально её в Чехии сейчас нет и, может быть, уже никогда не будет. Но ты всё-таки не забывай, что наш император — австриец по рождению и испанец по воспитанию. Его тоже гложут противоречия: он тянется к знаниям, собирает вокруг себя лучшие умы Европы, и одновременно с опаской оглядывается на Индекс запрещённых книг, а когда наступает очередной приступ меланхолии, начинает вместо математических выкладок слушать теологические диспуты.
— Ты и про придворную жизнь хорошо знаешь, как я погляжу, — заметил Максим. Иржи коротко хохотнул.
— Да у нас тут все про неё знают. Поживёшь год-два в Праге, обрастёшь знакомствами — и будешь в курсе того, что император ел сегодня на завтрак. В Граде сотни слуг, такую тьму народа не заткнёшь ни угрозами, ни деньгами. Любые новости и слухи моментально разлетаются по городу.
— Введёшь меня в курс политических событий?
— Чего ради?
— Да хоть время скоротаем.
Шустал поразмыслил, пожёвывая выдернутую из тюка травинку.
— Ну, значит, так. Как говорится, одна кума одной куме нашептала, а я подслушал. За точность сведений не ручаюсь, но в целом дела у нас обстоят примерно следующим образом. Есть при дворе чешская партия, преимущественно протестанты. Со времён Гуситских войн они занимают по всему королевству многие важные посты — бургомистры, коменданты, наместники, чиновники городских канцелярий. Сейчас это преимущественно лютеране, потому что они постепенно объединили под своими знамёнами многих из тех, кто так или иначе придерживался идей Гуса и шёл за Жижкой, но временами грызся между собой — утраквистов, «сироток», таборитов, кое-кого из «чешских братьев». В общем, это те самые чешские сословия, которые когда-то, и не так уж давно, избрали нашим королём Фердинанда Первого. Дедушку, нынешнего императора. Того самого, через двадцать лет после коронации заварившего такую кашу, что дошло до восстания, в результате которого король лихо намылил шеи своим же избирателям.
Максим не удержался и фыркнул. Иржи усмехнулся и кивнул:
— Вот-вот. Хотели, как лучше — а получилось то, что получилось. Но, даже несмотря на восстание сорок седьмого года, несмотря на политику и Фердинанда, и Максимилиана Второго, протестантская партия оставалась сильной, и до сих пор она ещё имеет серьёзный вес в государственных делах. Однако теперь вместе с представителями чешских сословий у трона императора прохаживаются сторонники так называемой «испанской партии». Хотя испанцами там, в общем-то, близко не пахнет. Это истовые католики, большинство — выходцы из Австрии, Каринтии, Штирии, католических германских княжеств. Ну и, само собой, не обошлось без отцов-иезуитов, которые всего-то тридцать лет, как обосновались в Клементинуме, и вроде бы занимаются сугубо науками, да обучением семинаристов, но на самом деле их чёрные рясы постоянно мелькают на Градчанах.