Когда вырастают дети
Шрифт:
Ниже, на голубоватом фоне рисованных тенью веток, было выведено буквами мельче и витиеватее: «Как я люблю тебя! Как скучаю по тебе! Наша встреча…»
Женя оторопела. Нет, адресовано явно не ей… Но какой тогда «Женечке»? Неужели… Неуловимый образ вклинился в мысли бесстыдно, нагло, точно реклама во время телевизионного фильма. Прежде чем голова успела осмыслить, а сердце сжаться от дурного предчувствия и стыда (чужое письмо!), глаза побежали по прыгающим строчкам. «…встреча была короткой, но незабываемой… жить без тебя… в этом Новом году! Женечка, милый, ненаглядный…» Подписи не было.
Черные
– Женечка! – окликнула мама. – Что ты делаешь в папином кабинете?
– Я за бумагой! – прокричала Женя тонким голосом, дернула ручку второго ящика и кинула в него открытку. Ящик поехал на роликах в стол и хлопнул звонко, как пощечина.
– Недавно же целую пачку брала, – удивилась мама, появляясь в дверях.
– Кончилась… Рефератов море…
Женя поспешно выхватила десяток чистых листов из кипы на столе и нечаянно ее столкнула. Бумага ступеньками рассыпалась по столу, часть полетела на пол. Снизу показалась линованная с вензелем ЕШ…
– Сейчас приберу, мамочка, сейчас все приберу, – забормотала Женя, обеими руками подметая упавшие листы.
– Ох, неловкая, – мама покачала головой и ушла.
Вот где пряталась заказная стопка… тщеславные листы с лавровой претензией… Ни о каком письме настоящему мужчине Женя не могла больше думать. Настоящих мужчин, вероятно, уже нет на свете, они вымерли в войнах и на дуэлях. С этой секунды она заставит утихнуть в себе брожение кошачьих флюидов и закалит иммунитет против так называемого сильного пола. Проклятая открытка…
Помедлив у двери, Женя снова ринулась к столу. Верно говорят, что все познается в сравнении. Она внезапно осознала, что была безмятежно счастлива всего три минуты назад. Все предыдущие напасти представлялись теперь смешными и мелкими. Чужое послание в один момент вышвырнуло ее из счастливой жизни. Слыша, как мама зовет ее из кухни, Женя беззвучно задвинула ящик стола и сунула открытку в карман.
– Давай чаю с печеньем попьем, – грустно сказала мама. – Звонил папа, у них там какие-то архиважные обсуждения начались. Спектакль неровный, неудачный подбор певцов. Приедет ночью…
Женя не дослушала.
– Мамочка, подожди! Извини, мне приспичило… Я быстро!
В туалете она прислонилась к стене и зажмурилась. В черных ночных кругах полыхали электрические сиреневые шары. Вызывающе виляя змеящимся серпантином, как хвостами, они уносились в темень, а вместо них вспыхивали новые. Женя достала из кармана ненавистный прямоугольник надушенного картона. Разодрать в мелкие клочья, в пыль, прах, спустить в унитаз…
Не выбросишь в унитаз беду. Не лучше ли, пронзительно глядя папе в глаза, самой, из рук в руки, отдать доказательство его измены? Помешкав, Женя вернула открытку в карман и сползла по стене на прорезиненный коврик. Не открывая глаз, нащупала пальцами ручку слива… Вода полилась с таким звуком, будто дом стошнило.
С закрытыми глазами звуки громче и выразительнее. Особенно если плачешь.
Нет, я не Шишкин,
Санька купил пачку сигарет «Ява», и кто-то окликнул его у киоска.
– А я смотрю, блин, и думаю: ты, не ты? – высокий мужчина в кроличьей шапке-ушанке широко улыбнулся щербатым ртом.
– Я, – ответил Санька. – А вы кто?
– Ну, ты даешь, пацан, не узнал? Я так сильно изменился? Я ж Петров! Муж Василисы Онисифоровны. Бывший, – уточнил мужчина.
Санька вспомнил. Он учился в третьем классе, когда мастер золотые руки Петров подрался с кем-то в пивной и угодил в тюрьму.
– Давненько никого не видал из старых знакомых, – балагурил Петров, шагая рядом. – Не здесь жил. Как там моя? Все бабам когти красит?
– Замуж вышла, – осторожно сказал Санька. Василиса Онисифоровна после Петрова сменила второго мужа.
– Знаю, знаю… Что поделаешь. Санта-Барбара, блин… Говорили тебе небось, что я сидел? Так вот этот фильм «Санта-Барбара» тогда по телику шел. Пока я мотал срок, в мире столько всего наслучалось – охренеть не встать. Откинулся – страна опять другая, а «Санта» как шла, так и дальше шурует. Она шурует, блин… а Васенька меня не дождалась… Пришлось к матери в деревню ехать. Там в комбайнёрах ходил, покуда хлеб сеяли… Напрочь отсеялись. Никто из нормальных начальников село поднимать не хотит, одни чмыри едут, блин… Вот такие кошки-мышки.
Он помолчал в ожидании сочувствия, и Санька вздохнул:
– Жаль.
– Сейчас-то у меня все пучком, – заторопился Петров. – Сантехником устроился в ваше ЖКХ. Ты же в этом районе живешь? Что, жарко дома? Одна журналистка пригрозила Морозову в газету пожаловаться на холод в ваших квартирах. Морозов – начальник мой. Вот он мне осенью говорил – закрути, Петров, «блины» для экономии, теперь велел раскрутить. Так-то он ничего, нормальный мужик. На зарплату не жалуюсь. Только напарника нету, блин, не успеваю. Все нонче норовят кожаные папочки с бантиком носить, некому работать… Извиняюсь, разболтался. Чао, тут мне налево. Васень… Василису Онисифоровну увидишь – привет от меня передай…
Дома было шумно. Санька с лестничной площадки сообразил, что с «приветом» разговорчивого Петрова он не замедлится. Из гостиной раздавалось оживленное бла-бла-бла и взрывы оглушительного смеха – будто гуси гогочут в бочку. Гоготал четвертый муж Василисы Онисифоровны (Петров был второй).
Отец сидел в кухне и, помешивая ложечкой сахар в стакане с чаем, читал книгу. Санька глянул на яркую обложку: сборник рассказов с его полки, «Дорожные работы» Стивена Кинга. С каких это пор отец увлекся хоррором? Вредно в его возрасте.
– В честь чего сабантуй? – спросил Санька.
– Обмывают новую Василисину шубу.
– А ты?
– Что – я? Я, как ты знаешь, не пью. Им скучно со мной. Индюшатину поставили в духовку греть. Вот, караулю, чтоб не пригорела.
– Кому еще с кем скучно…
Санька заглянул в гостиную.
– Ой, Санечка пришел! Как вырос, какой интересный стал мужчина!
Точно так же тетя Леночка кричала неделю назад, когда он зашел в парикмахерскую постричься.
– Привет всем, – сказал Санька, – а вам, Василиса Онисифоровна, персональный – от Петрова. Велел передать, я его на улице встретил.