Когда завтра настанет вновь
Шрифт:
— Он не доедет до лекаря!
Нет, Питер. Не смей умирать. Только не сейчас.
Только не ты.
Я не знала, как лечить такие проклятия. Этому меня ещё не учили. Но я знала общий принцип и прекрасно знала, как работать с энергией. К примеру, как заставить силу, разлитую в воздухе вокруг тебя, перекочевать в кость, которую ты держишь в руке.
И если любое проклятие — лишь чужеродная энергия, стремящаяся поглотить того, в ком оказалась…
Не открывая глаз, я протянула руку с печатью. Коснулась паутины кончиками пальцев. Ладонь обожгло, точно крапивой, но я, закусив губу,
Когда горло Питера стало свободным, до меня донёсся короткий, судорожный, но вдох.
Я лихорадочно переместила руки туда, где чернота была особенно густой: вокруг сердца. Немудрено, ведь проклятие ударило именно там. Скользяще-цепляющее движение, ещё одно, и ещё; пальцы жгло уже не крапивой — огнём, но я, наплевав на боль, старалась открыть в сплошной черноте хоть один крохотный золотой островок, и…
Сквозь брешь, образовавшуюся в чёрном коконе, хлынуло живое сияние. Ярко, жадно, разгоняя тьму, заставляя паутину рваться и съёживаться. Когда она вновь собралась в один сплошной сгусток черноты, застывший где-то в районе сердца, я осторожно взяла его в ладони, соединив с теми комками, что уже держала в руке.
Тут же увидела, как сгусток протягивает в стороны новые ниточки, норовя внедриться уже в моё тело.
Я не сняла проклятие. Я лишь перетянула его на себя. И, держа комок враждебной энергии на расправленной ладони правой руки, я сунула в карман левую — за опустошённым рубином, который всё ещё лежал там. Медленно, без резких движений поднесла камень к чёрному сгустку: перед внутренним взором он выглядел невзрачным серым комочком.
Затаив дыхание, вложила проклятие в рубин — комком тёмной ваты в открытый футляр.
Когда липкая чернота впиталась в камень, поглотив его быстро и жадно, а руку наконец-то перестало жечь, будто я держала в ней раскалённый уголь, я осмелилась открыть глаза. Рубин мерцал изнутри мрачным чёрным огнём, из простой красивой безделушки обратившись смертельно опасной красивой безделушкой, — а Питер мирно лежал на спине, дыша ровно и спокойно, пока с щёк его исчезал нездоровый румянец.
Получилось.
Я наконец позволила себе выдохнуть. Перехватив в зеркальце взгляд Роксэйн, пристально следившей за моими действиями, осторожно положила рубин в пластиковый карман на дверце.
— Порядок. — Я откинулась на спинку сидения. — Теперь к лекарю можно не торопиться.
— Точно?
— Точно. Но побыстрее попасть домой я бы не отказалась.
Я только теперь поняла, насколько чудовищно устала. И поскольку, судя по всему, пробуждения от этого кошмара можно было не ждать, теперь мне хотелось лишь одного.
Скорее уснуть.
***
Поиски целителя решили оставить до утра. В лечебницу путь был заказан, а частные лекари в ночь Лугнасада не работали, и без Питера для нас исключения никто бы не сделал. Доехав до дома, Эш с Рок кое-как занесли владельца этого дома внутрь — хорошо, ещё, что Эш запомнил код, которым Питер отключал сигнализацию, —
Уложить Питера решили на диване в гостиной. До второго этажа мы бы его уже не дотащили.
— Эш, иди спать, — принеся из кухни стул, сказала я. — Рок, можешь сегодня побыть в моей комнате. Я до утра тут посижу.
Не спеша подчиняться, брат склонил голову набок:
— Лайз, это правда?
— Что именно?
— То, что ты сказала мастеру.
Поставив стул рядом с диваном, я села, глядя на лицо спящего Питера.
Я не смотрела ни на брата, ни на баньши, но спиной чувствовала их напряжённые взгляды.
— Да. Правда.
— Чушь, — резко произнесла Рок. — Кем ещё может быть эта тварь, как не фомором?
— Не знаю. Но боги не лгут.
По крайней мере, наяву.
Когда до меня донёсся звук чьих-то шагов, я зажмурилась.
— Значит, нет никакого контрактора? — Эш, видимо, подошёл ближе: голос прозвучал над самым моим ухом. — И что же нам делать?
— Не знаю. Я не знаю. — Я сжала лежавшие на коленях ладони, переплетя пальцы. — Давайте просто подождём до утра, ладно? А там что-нибудь придумаем.
— Но…
— Мы можем сейчас что-нибудь сделать с тварью? Не можем. А дождаться утра, вызвать целителя и вылечить Питера можем? Можем. — Не размыкая век, я откинулась на спинку стула. — Значит, ждём до утра.
Они не ответили. Просто какое-то время я ничего не слышала, а следом раздался тяжёлый вздох и лёгкие удаляющиеся шаги.
Выждав немного, я открыла глаза и обернулась.
В гостиной осталась только я. Питера можно было не считать.
Я уставилась на пыльную каминную полку.
…«всё это — твоя вина»…
…«остальные ответы узнаешь от своего сиреневоглазого приятеля»…
— Я не знаю, слышишь ли ты меня, — сказала я, ни к кому не обращаясь. — Я не знаю даже, жив ли ты. Но если слышишь, ты знаешь, что я говорю это тебе.
Наверное, мне стоило сделать это раньше. Но в этом не было острой необходимости. И на мамины слова про то, что всё это — чья-то вина, можно было не обращать внимания.
Только сейчас «можно» резко обратилось в «нельзя».
— Я не знаю, почему ты спасал мне жизнь. Не знаю, откуда ты вообще взялся. Но ты знаешь о том, что происходит, а я — нет. Никто из нас не знает. Кроме мамы. Но она ведь, наверное, уже… мертва? — дрожание голоса обратилось лёгким смешком. — А ты просто не хотел мне говорить? Она так быстро угасала, вряд ли бы она продержалась всё это время…
Когда я замолчала, в полумраке гостиной по-прежнему царила тишина.
— Отзовись, пожалуйста. Иначе… я просто не выдержу. Потому что всё это из-за меня. И люди гибнут из-за меня. И мои друзья могут умереть из-за меня. И… если меня не станет… всем будет лучше.
— Даже думать не смей.
Я медленно повернула голову.
Дин ши стоял за спинкой моего стула, и сиреневые глаза были непроницаемыми, как зеркало.
— А, вот и ты. — Я неторопливо поднялась на ноги. — Вижу, кочерга не нанесла тебе особого вреда.