Коглин
Шрифт:
— Значит, мы любим призраков, — заключила она.
— Да.
— Получается, мы и сами — призраки.
— Ты набралась, — заметил он.
Она рассмеялась и ткнула пальцем в его сторону:
— Это ты набрался.
— Не спорю.
— Мы не будем любовниками.
— Ты уже говорила.
В первый раз они занялись любовью в ее комнате над кафе, и это было как автомобильная катастрофа. Они сокрушали друг другу кости, они падали с кровати, они перевернули кресло, и, когда он вошел в нее, она прокусила ему плечо до крови. Все
Во второй раз, полчаса спустя, она лила ром ему на грудь и слизывала его, и он делал с ней то же самое, и они не спешили, усваивая ритм друг друга. Она заранее предупредила: «Никаких поцелуев», но это было как ее «Мы никогда не будем любовниками». Они пробовали медленные лобзания, и жесткие поцелуи, и легкие клевки в губы, и соприкосновения одними языками, без участия губ.
Его изумляло, как им весело и радостно. За всю жизнь у Джо было семь женщин, но по-настоящему занимался любовью он только с Эммой — в том смысле, какой он вкладывал в это выражение. И хотя секс у них с Эммой был безудержный, а иногда и вдохновенный, Эмма всегда как будто таила что-то. Иногда ему казалось, что она со стороны наблюдает за тем, как они занимаются сексом. А после этого она еще глубже замыкалась в себе.
А вот Грасиэла ничего не таила и не сдерживала. Она таскала его за волосы, она сжимала его шею своими крепкими руками, так что он опасался, как бы она ее не сломала, она вонзала зубы в его плоть. Она доводила само действо до края, за которым начиналось исчезновение: словно он проснется утром один, а она окажется растворенной в его теле. Или наоборот — утром он будет растворен в ней.
Проснувшись, он с улыбкой вспомнил об этой дурацкой мысли. Она спала на боку, повернувшись к нему спиной, волосы ее разметались по подушке и изголовью. Он подумал: может быть, стоило бы выскользнуть из постели, схватить в охапку одежду и удрать до начала неизбежной дискуссии о чрезмерном употреблении спиртного и необдуманных поступках. Но он слегка поцеловал ее в плечо, и она тут же перекатилась к нему. Она мгновенно оказалась сверху. А сожаление и раскаяние, решил он, подождут до другого дня.
— Это будет деловая договоренность, — объяснила она ему в кафе внизу, когда они сели завтракать.
— То есть как? — Он ел тост. И не мог подавить идиотскую улыбку.
— Мы будем удовлетворять эту… — подыскивая слово, она тоже заулыбалась, — эту потребность друг в друге, пока не наступит таковое время, когда…
— «Таковое время»? — переспросил он. — У тебя был отличный учитель.
Она откинулась на спинку стула.
— У меня очень хороший английский.
— Согласен, согласен. Почти безупречный, ты только один раз сказала «подверг в опасность» вместо «подверг опасности».
Она выпрямилась:
— Спасибо.
Он продолжал улыбаться как дурак.
— Не за что, — отозвался он. — И до каких пор, значит, мы будет удовлетворять эту… потребность?
— Пока я не вернусь на Кубу, чтобы там быть со своим мужем.
— А я?
— Ты? — Она подхватила вилкой кусок яичницы.
— Ну да! Ты собираешься обратно к мужу. А мне что останется?
— Ты станешь королем Тампы.
— Принцем, — поправил он.
— Принц Джозеф, — проговорила она. — Неплохо
— В отличие от кого?
— От гангстера, который все делает только ради себя.
— И ради своей шайки.
— И ради своей шайки.
— В чем и проявляется великодушие.
Она взглянула на него со смесью разочарования и отвращения:
— А ты принц или гангстер?
— Я не знаю. Мне нравится думать, что я просто вне закона, но сейчас это, может быть, уже не больше чем фантазия.
— Тогда ты будешь моим беззаконным принцем, пока я не вернусь домой. Как тебе?
— Я с радостью стану твоим беззаконным принцем. Каковы мои обязанности?
— Ты обязан отдавать долги.
— Идет. — Сейчас она могла бы попросить его отдать ей свою печень, и он бы ответил: «Хорошо». Он посмотрел на нее через столик. — С чего начнем?
— С Мэнни. — Она смотрела на него своими темными глазами, которые вдруг посерьезнели.
— У него осталась семья, — произнес Джо. — Жена и три дочки.
— Ты помнишь.
— Ну конечно помню.
— Ты говорил, что тебе плевать, жив он или мертв.
— Я немного преувеличил.
— Ты будешь заботиться о его семье?
— Сколько? Долго?
— Всю жизнь, — произнесла она, словно это был совершенно логичный ответ. — Он же отдал свою жизнь за тебя.
Он покачал головой:
— Извини, пожалуйста, но он отдал жизнь за тебя. И за твое дело.
— Значит… — Ее рука с тостом застыла в воздухе.
— Значит, — подхватил он, — от имени твоих сподвижников я с удовольствием отошлю семейству Бустаменте мешок денег — как только у меня будет такой мешок. Тебя это устраивает?
Она улыбнулась ему, откусывая от тоста:
— Меня это устраивает.
— Считай — сделано. Кстати, тебя кто-нибудь зовет не Грасиэлой, а покороче?
— Как, например?
— Ну не знаю. Граси?
Она скорчила гримасу, точно села на раскаленный камень.
— Граци?
Еще одна недовольная гримаска.
— Элла? — попытал он счастья.
— Да зачем? Родители меня назвали Грасиэлой.
— Мои родители тоже дали мне имя.
— Но ты его разрезал пополам.
— Меня зовут Джо, — произнес он. — Это как Хосе.
— Я знаю, что это за имя, — отозвалась она, доедая. — Но Хосе и означает — Джозеф. А не Джо. Тебя надо звать Джозеф.
— Ты как мой отец. Только он меня звал Джозефом.
— Потому что это твое имя, — ответила она. — Ты ешь очень медленно. Как птичка.
— Мне уже говорили.
Она подняла глаза на что-то за его спиной. Он повернулся на стуле и увидел, как в заднюю дверь входит Альберт Уайт. Не постарел ни на день, хотя и несколько расплылся по сравнению с тем, каким его запомнил Джо: над его поясом нависало банкирское брюшко. Он по-прежнему предпочитал белые костюмы, белые шляпы и белые короткие гетры. И он по-прежнему шагал не спеша, с уверенностью человека, полагающего, что весь мир — игровая площадка для его увеселения. С ним вошли Бонс и Бренни Лумис. По пути он прихватил стул, и его парни сделали то же самое. Они поставили стулья за столик Джо и уселись — Альберт рядом с Джо, а Лумис и Бонс — по бокам от Грасиэлы, глядя на Джо бесстрастными глазами.