Коглин
Шрифт:
— У кого?
— У этой латиноски. Когда я служил в Доминикане, обзавелся дочкой. Никогда ее не видел, но ее мамаша мне то и дело шлет ее карточки. У нее огромные темные глазищи, почти у всех карибских баб такие. И сегодня я увидал у этой девчонки такие же глаза. И убрал пушку в кобуру.
— Вы ее тогда уже успели вынуть?
— До половины. — Он кивнул. — У меня уже сидела в голове эта мысль, понимаете? Зачем испытывать судьбу? Прикончи эту сучку. Белые тут из-за этого и не почешутся — так, языками потреплют. Но… — Он пожал плечами. — Глаза моей дочки.
Джо ничего не сказал. Кровь гулко стучала
— Послал парня, чтобы он это сделал.
— Что-что?
Тот кивнул:
— Есть у нас один парень, вроде его зовут Сайрус. Все ищет себе войну, да вот сейчас ему повоевать негде. Едва эта латиноска увидела, как он на нее глядит, сразу драпанула. Сайрус-то сам наполовину негритос, вырос на болотах возле границы с Алабамой. Отыщет ее в два счета.
— Куда вы ее отвезете?
— Везти ее незачем. Она же на нас напала, приятель. Ну, ее сородичи. Сайрус сделает с ней что захочет, а останки пускай сожрут крокодилы. — Он сунул в рот окурок сигары и чиркнул спичкой о подошву. Прищурился, глядя на Джо поверх язычка пламени. — Ты верно догадался, сынок: я повидал войну. Одного доминикашку пристрелил и кучу гаитян, что да, то да. А через несколько лет снял трех панамцев одной очередью из «томпсона», но это потому, что они все сгрудились вместе и молились, чтоб у меня не вышло. Сказать тебе правду насчет всего этого? И пускай тебе не врут, что дело обстоит по-другому. — Он раскурил сигару и кинул спичку за плечо. — Это было даже весело, вот что.
Глава шестнадцатая
Гангстер
Как только моряки отбыли, Эстебан кинулся в арсенальный гараж, чтобы захватить там какую-нибудь машину. Джо снова переоделся, сняв форму, а Дион подкатил грузовик задом к аппарели, и его кубинцы начали таскать ящики обратно со склада.
— Ты все это добыл? — спросил Джо у Диона.
Дион так и просиял:
— Не просто добыл. Это теперь наше. Отправляйся за ней. Встречаемся на месте через час.
Эстебан вывел открытую патрульную машину, Джо прыгнул внутрь, и они двинулись по Сорок первому шоссе. Не прошло и пяти минут, как в полумиле впереди они заметили давешний транспортный грузовик, громыхающий по дороге — настолько прямой и плоской, что, казалось, можно разглядеть Алабаму на том ее конце.
— Раз мы их видим, то и они нас могут, — проговорил Джо.
— Это ненадолго, — заверил Эстебан.
Слева обнаружилась еще одна дорога. Она проходила сквозь заросли карликовых пальм, пересекала шоссе, усыпанное ракушечником, и снова ныряла в кусты и карликовые пальмы по другую его сторону. Эстебан свернул налево, и они запрыгали по ухабам. Проселок состоял из гравия и грязи, причем половина грязи была жидкой. Эстебан вел машину устало и безрассудно. Такую же безрассудную усталость ощущал сейчас Джо.
— Как его звали? — спросил он. — Того мальчишку, который погиб?
— Гильермо.
Джо снова увидел перед собой закрытые глаза парня. Ему не хотелось найти Грасиэлу в таком же виде.
— Не надо нам было ее там оставлять, — добавил Эстебан.
— Я знаю.
— Нам надо было предвидеть, что они оставят кого-то с ней.
— Я знаю.
— Нам надо было оставить кого-то вместе с ней. Чтобы он сидел в засаде.
— Я знаю,
Эстебан резко нажал на газ, и автомобиль перелетел через выбоину и грянулся оземь по другую ее сторону: Джо опасался, что машина встанет на передние колеса, что они перекувырнутся через голову, черт возьми.
Но он не стал просить Эстебана убавить скорость.
— Я знаю ее с тех пор, как мы пешком под стол ходили.
Джо промолчал. Слева за соснами виднелось болото. Кипарисы, и амбровые деревья, и еще какие-то растения, которые Джо не успевал опознать, проносились по обе стороны, зеленое и желтое сливалось в размытые полосы, как на современной картине.
— Ее семья была фермеры-переселенцы. Видели бы вы деревню, которую она несколько месяцев в году называла родным домом. Если американец увидит эту деревню, он поймет, что такое настоящая бедность. Мой отец увидел, какая Грасиэла разумная, и спросил у ее семейства, нельзя ли ему взять ее в обучение как прислугу. Но на самом деле он нанял мне друга. У меня тогда друзей не было, кроме лошадей и скотины.
Еще один ухаб.
— Странное вы время выбрали, чтобы мне про это рассказать, — заметил Джо.
— Я ее любил. — Эстебану приходилось говорить громко из-за шума мотора. — Теперь я люблю другую, но много лет мне казалось, что я влюблен в Грасиэлу.
Он повернулся к Джо, но тот покачал головой и ткнул пальцем:
— Следите за дорогой, Эстебан.
Опять рытвина, подбросившая их на сиденьях.
— Она же говорит, что делает все это ради своего мужа? — Болтовня помогала хоть немного унять страх, помогала Джо чувствовать себя не таким беспомощным.
— А-а, — произнес Эстебан. — Он не муж. Он не мужчина.
— Я думал, он революционер?
Эстебан сплюнул:
— Он вор, он… он estafador. Вы таких людей называете проходимцами. Он прикинулся революционером, он читал стишки, вот она в него и влюбилась. Ради этого человека она потеряла все: свою семью, все свои деньги, хотя у нее их никогда не было много. Большинство своих друзей. Но не меня. — Он покачал головой. — И она даже не знает, где он.
— Я думал, он в тюрьме.
— Два года назад он вышел.
Еще одна колдобина. На этот раз машину повело вбок, и задняя боковая панель кузова с той стороны, где сидел Джо, задела молодую сосну, после чего автомобиль снова плюхнулся на дорогу.
— Но она все еще платит его семье, — вспомнил Джо.
— Они ей лгут. Они сказали ей, что он сбежал, что он прячется в холмах, что за ним охотится банда los chacales [120] из тюрьмы Ниевес-Морехон, что за ним охотятся люди Мачадо. Они говорят ей, что возвращаться на Кубу ей нельзя, а то они оба будут в опасности. Но, Джозеф, никто не охотится на этого человека, разве что те, кому он задолжал. Только Грасиэле это объяснить невозможно, она просто не станет слушать, если дело касается его.
120
Шакалы (исп.).