Кого я смею любить. Ради сына
Шрифт:
мы составляем о нем. Старый оракул оставил мне и такой завет: следите за Бруно, но на некотором расстоянии.
Бруно будет жить не слишком далеко, не слишком близко от меня, ни со мной, ни без меня, я буду держать его
на некотором расстоянии, на расстоянии тридцати метров. И незачем так долго ломаться. Посмотрите на
женщину, которая стоит сейчас перед вами, разве она думает о себе, разве главное для нее в том, как сложится
ее собственная судьба? Вы же думаете только о себе
потеряла мужество. Она все отдала вашей семье. Вы считаете делом чести до последнего сантима платить свои
долги, так заплатите же и этот долг, чтобы не чувствовать себя подлецом.
Лора уходит в кухню, в свое святилище. Чтобы преисполниться к себе уважения, думайте: “Теперь
ничего не поделаешь, я уже пообещал Лебле устроить детей в своем доме”. Чтобы вдохновить себя, думайте:
“Плачу все-таки я”, — и тешьтесь этой мыслью. Чтобы подбодрить себя, думайте: “Ничего, это совсем рядом.
Мамуля так все хорошо видела со своего наблюдательного пункта”.
А затем поднимитесь к себе в комнату. Взгляните на портрет вашей матери, чей светлый образ навсегда
остался жить в вашей памяти, на эту женщину, которая имела на вас такое большое, вероятно даже чрезмерное,
влияние в молодости, но которая в конце своих дней, перед тем как умереть, уступила свое место другой.
Думайте: “Теперь наступает моя очередь”. И чтоб вам было легче, даже просто легко, попробуйте обмануть себя
хоть на минуту и думайте: “О какой жертве может идти речь? Те, кто приносит себя в жертву, черт возьми,
надеются вознаградить себя в чем-то другом; значит, в глубине души эта жертва их устраивает”.
Г Л А В А X X V I I I
Я слышу “да-да” Бруно, который снова разговаривает по телефону. Просто диву даешься, какой поток
советов и наставлений обрушили на него брат, сестра, товарищи, хотя большинство из них сами нетерпимы к
критике. Ожесточение, с каким люди набрасываются на тех, кого они считают несчастными, напоминает мне
ненависть, с какой крестьяне уничтожают маленьких безобидных ужей, называя их в оправдание себе
ядовитыми.
— Представь себе, нет, — кричит Бруно, — я в восторге.
Я знаю, что приводит в восторг Бруно: скоро он будет отцом. Я знаю также, почему он счастлив: он не
слишком высокого мнения о себе. Как можно быть уверенным в женщине, если она не видит в тебе залог своей
безопасности? Лучше всего, чтобы она родила от тебя ребенка. Жена при муже, словно рыба-прилипала; она
крепче с ним связана, если он одаряет ее ребенком — в свою очередь прилипалой при матери.
— Цинизм? В чем ты увидел цинизм?
Можно не сомневаться, он разговаривает с Мишелем. Как говорила
лицемеров — называть искренность цинизмом, так же как глупцы называют правду парадоксом”. Бруно сухо
прощается и вешает трубку. Он снова входит в гостиную. И бросает мне:
— Мишель убежден, что я сделал Одилии ребенка, чтобы заставить тебя согласиться на наш брак. И ему,
видите ли, жаль меня! А тебя он не жалеет за то, что ты его сделал? — Он тут же успокаивается, понимая, что в
его положении лучше помолчать, и лишь буркает: — Он звонил из кафе у вокзала. Приехал вместе с Луизой. Я
съезжу за ними.
Все ясно. Их интересует, какие я принял решения. Бруно старается ни во что не вмешиваться; он не
задает никаких вопросов, во всем полагаясь на меня. Я сказал ему, что устрою их у нас дома, но и словом не
обмолвился о себе. Мишель правильно сделал, что приехал: возможно, мне надо будет ему кое-что сообщить.
Двух дней на размышление оказалось вполне достаточно. Сегодня воскресенье, Лора у себя, ну что ж,
перейдем улицу: я проситель, пусть она это поймет, я должен подчеркнуть это, мне следует разговаривать с ней
в ее доме, а не у нас, чтобы она не чувствовала своей зависимости.
Мне не пришлось даже звонить. Целая куча коробок из-под шляп, из-под обуви, всякого тряпья, никому
не нужных реликвий ожидает прихода мусорщика у открытых дверей.
Лора наконец решилась очистить шкафы и комоды, распродать старьевщикам и антикварам весь скарб,
который в течение полувека хранила у себя мадам Омбур. И заставленная комната теперь, когда из нее вынесли
большую часть мебели, выглядит совершенно иначе.
— Осторожно, не забудьте про кошку! — кричит Лора.
Кашу, который незаметно прокрался за мной, бросается на врага, а тот прыгает на комод в стиле
Людовика XV и, изогнув спину, шипит. Лора спешит на выручку. Она в брюках и кофточке: этот костюм теперь
уже кажется ей удобным, но она не отваживается появляться в нем у нас. В этой не стесняющей ее одежде
она… я даже затрудняюсь найти подходящее слово… она, право, соблазнительна. Жизель была моей
ровесницей. Мари тоже. Лора на десять лет моложе меня. Это ее преимущество. Что ж, в общем, это будет не
так уж плохо.
— Я оставлю его детям, — говорит мосье Астен и, схватив собаку, выбрасывает ее на улицу и закрывает
дверь.
Для начала неплохо. Лора, заинтригованная, смотрит на гостя, а тот в свою очередь с волнением смотрит
на нее. Она на десять лет моложе меня, и все-таки ей уже тридцать пять: исчезло то препятствие, каким была