Кого я смею любить. Ради сына
Шрифт:
для меня ее молодость; фигура у нее чуть-чуть расплылась, она держится теперь увереннее, появились первые
морщинки, эти морщинки не очень старят, но лишают свежести недолговечную красоту фарфоровых лиц, зато
улыбка становится более открытой и мягкой, как у женщин, возле которых немолодые мужчины вспоминают,
что и они были детьми. Ну что ж, одним доводом больше, ведь тот, кто уже что-то решил для себя, находит
тысячи доводов, которые, нарастая друг на друга,
решиться. Я готов очертя голову броситься в воду.
— Лорочка, я хочу задать вам вопрос, который вы, вероятно, сочтете довольно странным.
Лора широко открывает свои светло-голубые глаза. Ну что ж, смелей! Возьмем краски поярче, чтоб
расписать эту ширму, за которой скрываются мои далеко не горячие чувства.
— Нет больше в живых вашей матери, за которой вы так самоотверженно ухаживали до последней
минуты, а теперь вот и дети разлетаются в разные стороны. Мы оба с вами теперь одиноки.
— К вам это не относится.
— Ну нет, вы сами знаете, что свекру не ужиться с молодой четой. Не стоит искушать судьбу и надоедать
им своей нежной любовью.
Лора показывает пальцем на потолок, откуда больше не свисают веревочки мадам Омбур.
— Вы хотели бы поселиться наверху? — спрашивает она.
— Почему наверху? Нам и внизу будет неплохо.
Она лишь слегка вздрагивает.
— Вы хотите жениться на мне? — спрашивает она. — Вы теперь хотите жениться на мне?
Неужели терпение ее уже истощилось? Как часто тот, кто слишком долго живет одной мечтой, в ту
минуту, когда мечта становится явью, испытывает разочарование. Но непреоборимое смирение берет верх.
— Вы хотите спасти бедную Лору…
Как неумолимо жестока жизнь, которая отдает ее судьбу в мои руки. Постараюсь, по крайней мере,
сделать вид, что это она должна решить мою судьбу.
— Я могу, конечно, попросить комнату в лицее. Ничто не принуждает вас приютить меня, если вам этого
не хочется.
Лора смеется.
— Будем откровенны, Даниэль.
Она оглядывается, ищет, чем бы занять свои руки. Хватает подвернувшийся ей кусок замши и теребит
его.
— Пять лет назад вы не женились из-за Бруно. Вы любили Мари. Меня же вы не любите… Вы просто
питаете ко мне добрые чувства. Но я и не требую от вас большего.
Теперь она старательно вытирает китайскую вазочку, на которой и так нет ни пылинки. И добавляет:
— Я все равно остаюсь в выигрыше, Даниэль.
И потом, уронив на пол свою пыльную тряпку:
— Прошу вас, не осуждайте меня. Я понимаю, что мне не следовало соглашаться так быстро. Но к чему
разыгрывать комедию, раздумывать! Я не
— Лора… — шепчет мосье Астен.
— Не говорите больше ничего, — просит Лора. — Только изредка повторяйте вот так мое имя, и этого
будет достаточно.
Вот и все. Все кончено. После Лии Иаков женился на ее сестре Рахили, но, чтобы получить ее в жены, он
должен был четырнадцать лет отработать на ее отца. У нас роли переменились.
— Кстати, — говорит мосье Астен, — Мишель и Луиза приехали.
— Мне на всех не хватит обеда, — восклицает Лора, — надо будет сбегать к мяснику.
Она убегает, а я перехожу улицу. Бруно разворачивает машину, чтобы поставить ее в гараж (он ездил на
вокзал на “аронде”, а не на своей малолитражке). Мишель и Луиза уже вышли из машины, они стоят рядом, и
мой лейтенант затянутой в перчатку рукой вынимает запутавшийся в волосах сестры маленький желтый листок,
сорванный осенним ветром. Он замечает меня, целует и спрашивает вполголоса:
— Значит, они обоснуются здесь? Ты сдашь Бруно дом в аренду?
— Ну а куда же им деться? — говорит Луиза.
— Арендный договор лишает дом всякой ценности. У папы ничего не остается. Мне после окончания
военной службы нечем будет заплатить за “туфлю”.
“Туфли” на жаргоне студентов Политехнической школы — это та сумма, которую они должны после
окончания школы возвратить государству, если хотят освободиться от взятого при поступлении обязательства
отслужить десять лет в армии. Для студентов его выпуска эта сумма выражается в двух миллионах. Не стоит
возражать, мое великодушие тоже не лишено эгоизма. Ответим спокойно:
— Частные предприятия нередко авансируют своим инженерам эту сумму. В крайнем случае я могу
занять.
— А что будешь делать ты? Что станет с Лорой? — снова спрашивает Мишель.
Бруно запирает гараж. Подходит к нам. Он прислушивается к моим словам.
— Мы с Лорой, право…
И снова не слишком веские доводы:
— Вы все уже встали на ноги, бабушка умерла, нам больше не о ком заботиться, мы можем остаток дней
провести вместе.
Они удивлены и в то же время обрадованы. Рады за Лору, рады за меня. Они даже не спрашивают,
поженимся ли мы с Лорой, — это само собой разумеется.
— Конечно, — говорит Луиза. — Ни ты, ни она не должны оставаться в одиночестве.
Остаток дней… взаимные заботы, домашний уют в обмен на ежемесячный заработок, и нежаркие
супружеские объятия по ночам — на что еще можно рассчитывать в сорок пять лет? А впрочем, всю эту