Кого я смею любить. Ради сына
Шрифт:
предмета и постаралась уйти не торопясь.
* * *
Я застала доктора сидящим за столиком в прихожей, где его ждали ручка и блокнот. С суровым видом —
он никогда не мог улыбнуться в присутствии Мориса — врач говорил вполголоса, не поднимая головы, а мой
отчим слушал с убитым видом. При моем приближении он умолк, и мне пришлось выдержать несколько секунд
смущенного молчания, дающего людям понять, что с ними сейчас поделятся горькими откровениями. В
отличие от большинства
собираются вместе, чтобы осудить клиента, Магорен редко призывал к себе на помощь специалиста и
“раскалывался” перед родственниками сразу же, как только обретал уверенность. Он только старался их
подготовить.
— Я говорил месье Мелизе, — наконец сказал он, — что не стоит терять голову. Теперь это успешно
излечивается.
— Да что “это”? — спросили мы с Морисом в один голос.
Магорен взял ручку и нацарапал три строчки, прежде чем ответить:
— Это довольно редкое заболевание. Мне за всю жизнь попалось не более пяти-шести случаев, чаще
всего в неполной форме, затрудняющей диагностику. В прошлый раз я об этом даже не подумал. Но сыпь на
лице приняла характерный вид…
Еще три строчки позволили ему сделать трудный переход. Он опустил голову и добавил:
1 «Бель» по-французски означает «красивая».
— Впрочем, я был бы рад ошибиться…
И он принялся старательно дописывать рецепт. В прихожей был слышен только скрип его пера. Лифчик
вдруг стал мне тесен. Я дышала словно ватой, смешанной с резким запахом тушеной говядины, действительно
подгоравшей на кухне. Магорен выронил еще кусочек фразы:
— Это серьезно.
Он расписался, сложил рецепт и встал, чтобы покончить с этим:
— Это серьезно и название у этого отвратительное, к тому же оно часто приводит к путанице: красная
волчанка бывает разная…
— Красная волчанка! — в ужасе выдохнул Морис.
Натали, которая спускалась в свою очередь, привлеченная запахом горелого, наткнулась прямо на эти
слова и остановилась на последней ступеньке, поднеся руку к вороту, чтобы развязать шнурок своей шляпки.
Магорен тщетно пытался внести уточнения, говорил, что речь идет не о том, о чем мы подумали, — не о той
отвратительной болезни, вырывающей крысиную нору посреди лица, а о сыпной красной волчанке, совсем
другой и не имеющей ничего общего с первой. Смущенный своей искренностью, он сам признался, что, не
столь зрелищная, эта болезнь и труднее излечима, несмотря на недавно появившийся кортизон, который делает
чудеса. Я услышала практически одно только слово “чудеса”, и от того, что в нем было исключительного,
невозможного, у меня застучало в висках. Испугавшись, переходя на успокаивающие фразы, Магорен
повернулся
отказать в ней ложному мужу, менее достойному участия, наказанному, в общем, в том же, в чем он согрешил?
На мгновение я позволила вонзиться в себя ядовитому жалу, я восприняла как месть судьбу этого мужчины,
связанного с этой женщиной, обезображенной на следующий же день после свадьбы. Но меня тотчас
захлестнуло, заполонило возмущение. Жертвой этого наказания пала прежде всего моя мать, Морис же будет
поражен лишь в той мере, в какой он ее любит, то есть исходя из того, что в нем есть самого лучшего. Жало
проникало все глубже, до самых черных уголков моей души, разливая желчь. Он стоял передо мной, бледный,
со взглядом, тяжелым от сострадания. Я была самой себе ненавистна, и меня вдруг от этого затошнило.
— Иза! — вскрикнула Натали.
Все они шагнули ко мне, видя, что у меня началась икота. Но Морис был ближе, и моя рука, вскинутая
навстречу первому попавшемуся плечу, не отказалась уцепиться за него.
XI
В последующие дни температура колебалась, то внезапно спадая, то снова подскакивая; корка
расширилась и заняла прочное место на лице, расцветилась кружками, белесыми, розоватыми, лиловатыми
пятнами; сыпь дошла до груди, покрыла все тело, а мама была погружена в вялое оцепенение, прерываемое
жалобами, которые исторгала у нее сильная боль в пояснице.
Этот последний симптом особенно беспокоил доктора Магорена, не решавшегося ничего предпринимать
до получения результатов анализа, доверенного одной нантской лаборатории, которые задерживались из-за
выходных. Доктор заезжал в субботу вечером, в понедельник утром, в среду днем и почти с облегчением
объявил, наконец, в четверг в отсутствие Мориса:
— Я не ошибся: это именно то, о чем я вам говорил.
Грозные слова, которые я, однако, выслушала спокойно. Ныне уже невозможно пребывать в безмятежном
неведении: как только поставлен диагноз, медицинские словари, которые есть почти в каждом доме, повергнут
своими подробностями в ужас профана с богатым воображением, готового видеть все в самом мрачном свете.
Мы набросились на “Медицинскую энциклопедию”, и от того, что мы вычитали про болезнь, которая “в острой
форме часто приводит к летальному исходу”, нам стало плохо. Но уверенность притупляет тоску: уже ничто ее
не усилит, ничто не сможет превзойти, кроме надежды, подкрепленной нашим общим ощущением того, что мы
становимся сильнее перед лицом конкретной опасности. Я и бровью не повела, когда Магорен достал шприц,