Кока-гола компани

Фалдбаккен Матиас

У меня один только выход, проскочить в Самую среднюю школу с южной стороны, обогнуть физкультурный зал сзади и дальше рвануть по улице Эйбльсгате до того места, где Соммервейен разветвляется на улицы Эйбльсгате и Глесоэнгате. Эйбльсгате слегка изогнута, так что если держаться как можно ближе к стенам по левую руку, я скроюсь за фасадами домов прежде, чем черномазые выскочат из северовосточных ворот школы за физкультурным залом. Это значит, что, оказавшись позади физкультурного зала, я должен прибавить скорости, если только получится, потому что длина участка Соммервейен, идущего мимо спортивного здания, составляет по меньшей мере 40 метров. Смысл в том, чтобы свернуть за угол на пути к Эйбльсгате прежде, чем они увидят, побежал ли я вверх по Эйбль, или вниз по Глесоэн. Если мне это удастся, я своей цели достиг. Тогда я без проблем доберусь до дома 16, где можно проскочить двором (захлопнув за собой дверь; в обязанности Каско и Типтопа входит налепить на нее записку Не запирать! Доставка товара! и проследить, чтобы дверь оставалась незапертой; в доме живут в основном пенсионеры, так что если я захлопну дверной замок, вероятность того, что кто-нибудь откроет двум запыхавшимся желтозубым неграм, относительно невелика). Оттуда всего пара сотен метров до папы Ханса и Сони. Такой большой крюк, вместо того, чтобы дунуть напрямую по Тобиас Смидтсвей от Иснесгате, я делаю потому что мне нужно оторваться от негров, прежде чем бежать куда-нибудь еще.

Мы приближаемся к школе. Расстояние между мной и этой парочкой остается всё тем же. Я слышу, как один из них стонущим

голосом отдает другому какую-то команду, но не слышу, какую. Я вбегаю на территорию школы через южные ворота. Разумеется, в школе перемена. Иначе и быть не могло. Гонка за дурью среди первоклашек. Через классики и отпечатки мячиков на асфальте. Миновав уже больше половины школьного двора, я с ужасом вижу, что один из них, мужик с дредами, продолжает бежать по Рихтервейен, в то время как второй вбегает в ворота школы следом за мной. Или они меня раскусили, или хорошо знают эти места. Этот неожиданный маневр в корне подрывает мой план. Что теперь толку от того, что улицы Эйбль и Глесоэн то сходятся, то расходятся. Черт бы драл Симпеля черт бы драл Симпеля черт бы драл Симпеля думаю я. С каждым вдохом я испускаю какие-то звуки. Вроде как мычу. Малыши невнимательны, так что я наступаю на одних, опрокидываю других, за мной тянется след из детского плача и кровящих носов. Малышня жалобно плачет и барахтается в слякоти. Я ни на секунду не позволяю себе думать о них. При каждом столкновении и от меня, и от них разлетаются брызгами слюни. Пора поменять курс. Здание школы. Я с громким топотом подлетаю прямо к северному входу. Судорожно дергаю дверь одной рукой, а другой придерживаю. Когда дверь с грохотом ударяется о стену снаружи, я уже далеко от нее в крытом линолеумом коридоре. Он пуст (в перемену дети должны выходить во двор). В конце коридора вижу какую-то фигурку. Это Лониль. Он мазюкает стену фломастером. Я не говорю ему «привет». Да и он не поднимает глаз, когда я пролетаю мимо. Прежде чем вывалиться из южного входа на Рихтер, я успеваю обернуться и увидеть, что в то же мгновение на другом конце коридора появляется негр с кедами. Я снова выбегаю на школьный двор. Вижу, как с противоположной стороны в северо-восточные ворота школы, напротив физкультурного зала, забегает негр с дредами. Как я и думал, он прибежал по Соммервейен, на которой я собирался скрыться. Я снова меняю направление движения и выскакиваю через южные ворота на Рихтер. Дредо-негр тормозит, дергается, решая, не повернуть ли ему назад и опять выскочить на Соммер, но продолжает путь через двор. Я выигрываю несколько метров. Южная входная дверь с грохотом захлопывается за выбегающим из здания кедо-негром. Когда я сворачиваю на Глесоен за рыбной лавкой, он бежит в 10 метрах впереди негра с дредами. Я зигзагом пересекаю Глесоэн и несусь вдоль Эйбльсгате. Рыбная лавка закрывает неграм обзор, но уж, конечно, не бог весть какая сложная задача понять, что я побежал по Эйбль. Я уверен, что они свернули на эту улицу следом за мной. Мы друг друга не видим, потому что улица изгибается по плавной дуге в 180° против часовой стрелки. Я стараюсь держаться поближе к изгибу стен. Улица Эйбльсгате идет в горку, так что бегу я невероятно медленно, должно быть, и черномазым тоже приходится туго. То малое противодействие, которое оказывает подъем, невыносимо. В какие-то мгновения кажется, что я стою на месте. Я думаю о доме 16. Пускаю слюни. Такое впечатление, что сердце вот-вот остановится. Ни один мой орган больше не в состоянии работать. Дотягиваю до дома 16. Ворота заперты. Я вяло дергаю за ручку. Голова свешивается. С нижней губы стекает водянистая слюна. Я реву ТВОЮЮЮЮЮ МАААААТЬ КАААААСКОО! Я еще раз дергаю ворота, наваливаюсь на них и пихаю изо всех сил, на какие еще способен, поскальзываюсь в жидкой грязи и валюсь лицом вперед, проехавшись мордой по деревянной обшивке двери. Я обеими руками хватаюсь за дверную ручку и повисаю, образуя дугу между дверью и тротуаром. Слышу, как сердце колотится в висках быстрее, чем я в состоянии сосчитать, оно не столько колотится, сколько грохочет, БАМБАМБАМБАМБАМ. Я думаю: сейчас все равно умру, и тогда один черт, как. Но, откинув голову влево и увидев, как подтягиваются сюда, волоча ноги вверх по склону, Кеды и Дреды, я слышу, что в замке изнутри раздается скрежет. Замок срабатывает, дверь распахивается внутрь. Я пытаюсь выпрямиться, подтягиваясь на руках. Безумным взором я уже прозреваю спасение, но открывший дверь пенсионер отшатывается, наваливается на дверь и пытается ее прижать, суетясь и истерически озираясь, как обычно делают старики, когда у них стресс. Ненавижу старичьё. К счастью, силенок у хрыча немного. Как только мне удается упереться правой ногой в землю, я без труда отодвигаю дверь и за шарф вытаскиваю старикана на улицу. Шарф натягивается, из его глотки вырывается хриплое крякание. Не знаю, плюхнулся ли он мордой вниз, или что там с ним произошло, потому что я захлопываю дверь и секундой позже всем телом ощущаю два глухо ухающих толчка, это налетели на дверь Кеды и Дреды. Они рычат и еще несколько раз кидаются на дверь. Я едва держусь на ногах, пускаю слюни, привалившись к стене, постанываю и смотрю на дверь, не надеясь, что она выдержит. Но она выдерживает. В подворотне темно, каждый раз, как они наваливаются на дверь, в щели под дверью блестит полоска дневного света. Но вот голос у негров меняется, они больше не рычат по-туземному, а начинают на ломаном норвежском отдавать команды. Они пытаются заставить пенсионера отпереть дверь. Я откатываюсь от стены и, спотыкаясь, вваливаюсь во внутренний двор. Руки и ноги у меня занемели. Оказавшись на улице Яка Коззерога, по другую сторону двора, я через плечо вижу, что трио перед домом 16 еще не удалось отпереть двери. До меня доносятся рычание, хрипы и глухие удары. Папа Ханс и Соня живут в доме 64 по улице Соммергатен, в 50 метрах отсюда. Я не отпускаю кнопку домофона, пока там не раздается раздраженный голос Симпеля. Я со стоном называю свое имя, дверь делает бзззз, и я вваливаюсь в парадную.

У КАСКО НЕЗАДОЛГО ДО РАБОЧЕГО СОВЕЩАНИЯ

Каско, предвидящий грядущие на рабочем совещании (в 13 часов) неприятности, ловит себя на том, что, выслушав информацию о времени и месте, которую заплетающимся языком промямлил Спидо, пару раз коротко вздыхает. Каско вспоминает эпизод на съемках КОКА-ГОЛА и пытается выстроить в определенной последовательности аргументы в свою защиту и в доказательство вины Типтопа: 1. Это Типтоп подстроил. 2. У меня есть доказательства. 3. У ЕБУНТ есть три разных видеозаписи этого. 4. Это все видели режиссер, продюсер и два оператора. 5. (Если всплывет история с визуальным контактом). То, что мы смотрели в глаза друг другу, нельзя считать фактором, способствовавшим произошедшей неприятности. 6. Я не гомосексуалист. 7. Как только я осознал, что происходит, я постарался высвободиться из орального захвата Типтопа. 8. Я потом чувствовал себя нехорошо (ложь). 9. Я этого никоим образом не планировал. 10. Даже если бы такое и было в планах, я бы никогда не посмел ничего подобного сотворить на глазах у своего отца. 11. На мой взгляд, достойно сожаления, что такой эпизод имел место, и я совершенно согласен с тем, что Типтоп ни в коем случае не должен был такого допустить. Каско быстро соглашается сам с собой в том, что, имея на руках такие козыри, сможет полностью очистить свое имя.

То, что они две недели тому назад снимали, было самой последней сценой в КОКА-ГОЛА КАМПАНИ. Сцены снимают в хронологическом порядке, чтобы облегчить работу не слишком одаренному, но работающему над несколькими проектами сразу режиссеру-Петеру, он занимается еще и монтажом видео. Поскольку Эр-Петер не обращался к Каско, тот полагает, что сырого материала для монтажа у них достаточно, хотя съемка и была остановлена после того, как Типтоп эякулировал мимо лица Горации.

Более странно то, что, с тех самых пор, как папа Ханс встал и покинул съемочную площадку, он не давал о себе знать. Так же странно и то, что он, судя по всему, ничего не сказал Симпелю. И Соне тоже. Каско довольно много думал об этом в последнее время, и в конце концов теперь, когда ему сообщили о заседании, пришел к мнению, что папа Ханс совершенно сознательно придерживает сочные детали, специально для того, чтобы со злорадством обсосать их на итоговом заседании. Ничто не сравнится с любовью папы

Ханса к неловким ситуациям. А на этот раз он, очевидно, сам себя превзошел. Каско представляет себе, как он с наслаждением вспоминает в подробностях эти постыдные моменты, приберегает их в качестве рождественских подарков на Сочельник.

Каско набрасывает на себя одежду и торопится на улицу, но, захлопнув дверь, вспоминает, что забыл посмотреться в зеркало, потому торопится назад и смотрится в зеркало. И вот пока он стоит и смотрится в зеркало, он вдруг вспоминает о двери в дом 16 по улице Эйбльсгате, которую они с Типтопом должны оставлять открытой для Айзенманна перед каждым совещанием.

— А, черт, говорит себе Каско, резко мотнув головой.

— Айзенманн! Черт! Дьявол!

Что теперь поделаешь, теперь об этой двери можно забыть. Чтобы использовать последний шанс вовремя явиться на заседание, ему нужно бежать прямиком туда. Каско надеется, что задание выполнит Типтоп, но сомневается в этом. Чертов Типтоп.

У СИМПЕЛЯ ЧУТЬ РАНЬШЕ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ

Симпель сидит, не шевелясь. Он готовится к рабочему совещанию. Как абрис, если смотреть на него сзади с расстояния метров так в 4–5, то есть от входной двери на противоположной стороне комнаты, он выглядит вполне ничего. Спиной к смотрящему склонившийся над письменным столом перед окном. Бледное предполуденное солнце обрисовывает его силуэт. Симпель расположил письменный стол перед одним из до крайности малочисленных окон в своей типовой квартирке каким-то сентиментальным, не сказать китчевым манером. (Это даже и не стол, а парта или небольшая конторка, но без ящичков и стенок, которые всегда пристраивают к ножкам конторки с трех из четырех сторон; ведь та часть ног, что оказывается под столом, всегда выглядит жалко и убого — распрощайся с учительским авторитетом, если сидишь перед полным школьным классом, свивая под конторкой ноги, выставив напоказ икры, задрипанные носки и гениталии, сплюснутые между ляжками, брюками и стулом.) Окно перед письменным столом Симпеля обращено на юг. Симпелю нравится, что послеполуденное солнце светит ему на стол, просвечивает через стакан с водой, падает на бумаги под острым углом, так что табачная труха и крошки отбрасывают длинные тени, он любит там сидеть и просто слегка ворошить свои бумаги, прислушиваясь к шуршанию и шелесту того-другого листка, приподнятого со стола и вновь положенного на него. Он пишет предложение, опустив голову так низко к бумаге, что подбородок едва не касается поверхности стола. Он смотрит, как влажные паркеровские чернила из авторучки беззвучно ложатся на лист, неглубоко проникая между волоконцами бумаги. Он думает о том, что чернила и бумага — это непревзойденное сочетание. И еще он думает, что это сочетание становится еще более непревзойденным, когда исписанная чернилами бумага лежит на деревянном столе, стоящем между окном, через которое проникает послеполуденный свет, и деревянным стулом, который поскрипывает, когда ваш покорный слуга, сидя на нем, выпрямляет спину или меняет положение ног. От китчевого представления о себе самом, сидящем за письменным столом, ему, очевидно, никогда не отделаться. Сама мысль о том, чтобы усесться за столом у себя дома и выжимать из себя рассуждения о всякой хреновине, должна была бы, по всему судя, быть ему глубоко отвратительна. Есть что-то до предела тошнотворное в том, чтобы вот так сидеть и самого себя опылять собственными идеями и мыслями, да к тому же еще и чувствами, и то, что Симпелю не претит вот так рассесться после осуществления таких, например, акций, как ФИЛОГНИЛО! или ДНЕВНИЧОК В НУЖНИЧОК! свидетельствует о серьезном изъяне в его самовосприятии.

Как бы то ни было: письменный стол Симпеля — это единственный уголок в квартире, который сам он находит поэтико-философским, все остальное выглядит как чистый бардак. Да и сам Симпель вполне сойдет за поэта-философа, как уже говорилось, с расстояния в 4–5 метров, пока не приблизишься настолько, что можно разобрать, что же он такое понаписал на бессчетном числе бумажных листочков, налепленных на стены по обе стороны от окна. Вот несколько образчиков:

ГИБЛОЕ ДЕЛО ТЕЛО

В ОБА ДУЙ, ОБОЛДУЙ

АМЕРИКАНАЛИЗАЦИЯ

СТОЙ НА СВОЁМ, СИДИ САМ ЗНАЕШЬ НА ЧЁМ

ВСЁ НЕ ТАК, А НАМ НИШТЯК

ЛЮБАЯ ИДЕЯ НАСКУЧИВАЕТ МНЕ ПО ПРОШЕСТВИИ ПРИБЛ. 30 СЕКУНД, И ЭТА ТОЖЕ

КУЛЬТУРНЫЙ ШОК — БЕЛЫЙ ПОРОШОК

ПОШЛЕМ ВСЕХ ШЛЮХ

ЛУЧШЕ НЕ БУДЕТ

КЛУБОК ДРУЗЕЙ

ГОЛЫМИ ЖИВУТ, ГОЛЫМИ ПОМРУТ

КУСАЙ РУКУ ДАЮЩЕГО. СРИ В РОТ ТОМУ, КТО ВСТУПАЕТСЯ ЗА ТЕБЯ

МОДЕРН ФАКИНГ

ОТ ПЕРЕСЫПА ДЕПРЕССИЯ. ОТ НЕДОСЫПА ДЕПРЕССИЯ

ПАРК КУЛЬТУРЫ — КУЛЬТ ПРОНЫРЫ

ВЫЖИВАНИЕ ХИППОВЕЙШЕГО

НА ТРИ НЕОНОВЫХ БУКВЫ

МАК-КАК И МАК-КАКА

И так далее. Это Типтоп вошел в открытую дверь. Теперь он стоит так близко, что ему видны отдельные волоски на затылке Симпеля. Он видит ярлычок рубашки, завернувшийся кверху с изнанки воротничка, зацепившись за парочку позвонков. Тут Симпель оборачивается и поднимает на Типтопа глаза, лицо у него больное, возможные иллюзии относительно поэтико-философской спины улетучиваются. У него не противное лицо, просто больное.

Типтоп всегда немножко волнуется перед тем, как посмотреть Симпелю в лицо, к тому же сказывается то, что сегодня он более обычного склонен к нервозности; насколько ему известно, об эпизоде Типтоп/Каско во время последней съемки знает только папа Ханс, и Типтоп уже давно с ужасом ждет, что придется ему впериться взглядом в паркет во избежание того, что он больше всего на свете ненавидит: как все уставятся на него (особенно Симпель), когда папа Ханс на близящемся рабочем совещании раструбит всем об их «осечке», как всегда, с чуткостью офицера СС.

Симпель живет в этой квартире не более 8–9 недель. Переехать его вынудило осуществление текущего проекта ДОСТАНЬ СОСЕДА. Переехать в другую квартиру того же дома. В этом доме Симпель живет уже много лет, выезжать из него он не собирается. Но в пределах самого дома он переезжал уже бессчетное число раз. ДОСТАНЬ СОСЕДА — это своего рода побочный проект или дополнительное развлечение на фоне его прочих операций, осуществляется он следующим образом: управдом Жидпис Задомбей оповещает Симпеля всякий раз, как в дом собирается въехать новая семья. Тогда Симпель, Мома-Айша и Лониль переезжают в другую квартиру, всё в том же доме, а новые жильцы вселяются в их старую квартиру. В ближайшие после этого дни Симпель проводит акцию, или, как он обычно сам говорит, операцию, и когда прибывает наряд полиции, чтобы задержать его, Задомбей «по ошибке» сообщает им номер прежней квартиры Симпеля, так что дверь вышибают и портят весь вечер вновь въехавшим, и т. д. Д.С. — ответ Симпеля на одно из самых извращенных убеждений современного человека, а именно на убеждение в ценности добрососедства.

— Ты, блин, прекрати это, Типтоп, подкрадываться к людям незаметно, говорит Симпель. Он сидит, вывернувшись на стуле (встать ему бы и в голову не пришло), и неотрывно глядит на Типтопа. Типтоп в ответ отводит глаза.

— Да, извини, дверь ведь была приоткрыта… мы ведь вместе пойдем к… к папе Хансу …

— Мало ли чем я тут мог заниматься, Типтоп. Тебе откуда знать, может, я люблю анальную мастурбацию, например? Не особо, блин, удобно ты бы себя чувствовал, застав меня лежащим на коврике вон там с коленками, закинутыми за уши, и вон… тем… вон там (Симпель машет рукой в сторону швабры, стоящей за телевизором)… с палкой вон от той швабры под завязку в моей жопе. Во весело-то было бы, а, Типтоп, ё-моё, вот бы смеху-то, что бы ты тогда запел, а, Типтоп? «извини, дверь была приоткрыта?» (Говоря это, Симпель корчит рожу и покачивает головой с боку на бок, как делают неумелые имитаторы, когда изображают кого-нибудь.) Подумай в следующий раз, прежде чем вваливаться вот так к людям, хочется тебе, чтобы у тебя в башке засело такое воспоминание, Типтоп? — то-то, думаю, не хочется. Я, да с палкой от швабры в жопе? Лично я предпочел бы, чтобы меня от такого зрелища избавили… ёб твою… хохо… вроде как раком на палке от швабры. Извини, дверь ведь была приоткрыта, да и твой черный вход тоже, угу. Вот если бы я не был таким до усёру ответственным человеком, вполне могло бы у тебя, тупицы, на твоей сраной сетчатке навсегда запечатлеться воспоминание, какого врагу не пожелаешь, ей-ей, Типтоп. Ты бы, мать твою, ни за что от него не избавился. Но я, к счастью для тебя, сижу здесь за письменным столом, не лежу на полу со шваброй в жопе, каждый божий день сижу здесь как папа Карло и думаю, ну да что ты, блин, можешь в этом понимать…