Коко Шанель. Я сама — мода

Марли Мишель

Пройда в гостиную, он обернулся к ней.

— Я пришел сказать, что я вас люблю, — произнес он тоном, в котором отразились славянская патетика, апломб светского льва и самолюбование, наслаждение эффектом.

Габриэль с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться.

— А как к этому относится ваша жена? — насмешливо спросила она.

— Она восхищается вами.

Его дерзость на секунду лишила Габриэль дара речи. Она застыла, не зная, смеяться ей или ужасаться. Ей следовало бы немедленно выпроводить его вон. Это просто неслыханно — он женатый мужчина, она — незамужняя женщина. Но, как ни странно, в его поведении не было ни бесстыдства, ни комизма.

Стравинский стоял перед

ней, одетый лучше, чем в их первую встречу, да и в целом он выглядел гораздо лучше, чем тогда. Регулярное полноценное питание, изысканная обстановка и некоторая финансовая стабильность принесли свои плоды. Сейчас это был уверенный в себе мужчина, который знает, что делает. Его настойчивый взгляд будто гипнотизировал Габриэль.

— Екатерина знает, что я вас люблю, — добавил он так, будто это было нечто совершенно естественное.

Вот она, русская душа, пронеслось в голове Габриэль. Похоже, для этих людей любовь — это что-то совсем иное, отличное от того, к чему привыкли европейцы. Может быть, приглашение пожить у нее в доме было воспринято совсем не так, как она ожидала? Ей хотелось понять, что сейчас движет им и его женой. Она нервно переступала с ноги на ногу, нерешительно застыв у двери, как слуга с бутылкой шампанского на подносе, не знающий, куда его поставить.

— Так значит, вы уже говорили обо мне с мадам Стравинской? — пробормотала она наконец.

— Разумеется. С кем еще, кроме жены, мне обсуждать такую важную вещь, как мою любовь к вам?

За свою жизнь Габриэль повидала разных мужчин. Нищих мужланов, как ее отец, скучающих офицеров, как ее первые ухажеры, элегантных джентльменов, как Бой. Швейная мастерская, в которой она еще почти девочкой чинила и латала брюки, помимо шитья научила ее правильному обхождению с мужчинами. Так что позже ей, певице дешевого кафешантана, было легче держать на расстоянии назойливых кавалеров, чем петь популярные шлягеры. Сейчас она была зрелой женщиной, слишком взрослой для влюбленных юношей и слишком умной и уверенной в себе для навязчивых неверных мужей. Однако смелость, с которой Стравинский пытался ее завоевать, была ей незнакома — такое она видела впервые. До ее сознания вдруг дошло, что ей признается в любви великий музыкант. Чувство гордости наполнило ее душу — он говорит, что любит ее. Но что-то в ее голове противилось всему происходящему. Он явно не до конца понимал свои чувства к ней, путая благодарность с любовью, а любовь с восхищением. Это не более чем недоразумение, которое, очевидно, связано с его культурой. Так что не стоит ей тешить свое тщеславие, это ни к чему.

Некоторое время она молча смотрела ему в глаза, сначала неуверенно, затем так же упрямо, как и он. Наконец твердо сказала:

— Я всегда буду рада быть вашим другом, месье Стравинский. Вы мой гость и поэтому занимаете особое место в моей жизни. Нельзя, чтобы такое непостоянное чувство, как любовь, разрушило нашу дружбу.

Он попытался возразить, но Габриэль жестом велела ему молчать.

— Я полагаю, вы пришли, чтобы исполнить мне что-нибудь из ваших великолепных произведений? Мне трудно представить себе, что у вашего визита может быть какая-то иная причина, месье Стравинский. — Говоря это, она показала рукой в сторону рояля. Ее глаза сверкали, как черные бриллианты. — Вам не кажется, что лучше оставить все как есть?

Он едва заметно покачал головой, а может быть, ей только показалось.

— Да, мадемуазель Шанель, я должен сыграть вам свой последний вариант «Весны священной». Я изменил несколько секвенций. — Он улыбнулся ей, вежливо, с легкой надменностью гения. — На меня повлияла атмосфера вашего дома — и вы сами, разумеется…

— Я вам не верю, — ответила Габриэль, — но буду считать это большим

комплиментом.

— Послушайте.

Размашистым движением он сел за рояль, и в следующее мгновение люкс отеля «Ритц» наполнился музыкой, куда более мощной, чувственной и волнующей, чем та, что она слышала в балете. Габриэль поддалась своему инстинкту — вместо того чтобы сесть на диван в глубине комнаты, она, наоборот, подошла ближе.

Она смотрела на своего гостя и думала, что рояль — идеальный реквизит для любого мужчины. Музыка делает красивым даже самого непривлекательного. Особенно если он играет только для одной женщины. И если пальцы этого мужчины превращают им же написанные ноты в звуки… Потрясающе. Вдохновение, могущество и ранимость. Сила его музыки мощным потоком обрушилась на нее откуда-то из глубины музыкального инструмента. Совсем не так, когда слушаешь, как кто-то исполняет произведение, написанное другим. И хотя Габриэль уже не первый раз видела Стравинского за роялем, именно в этот момент ее охватил настоящий восторг. Она вдруг почувствовала удивительную близость, музыка будто превращала их в одно целое. Каким счастьем было бы наполнить свой дом этой музыкой! Слышать ее каждый день, каждый час, который им отпущен. Только он и она. Это прекрасное видение так захватило ее, что реальность вдруг перестала существовать…

Глава одиннадцатая

Габриэль с огромным удовольствием рассказала бы Мисе про Игоря Стравинского и его «любовь» — что бы ни означало для него это слово, — но твердо решила молчать. Она ничего не сказала подруге ни о своем романе, ни даже о новой редакции «Весны священной». Мися вряд ли смогла бы понять, что связь со Стравинским скорее духовная, чем физическая, — даже несмотря на то, что рядом с ним ее тело по-настоящему оживало. Это было нечто совсем иное — такого она не испытывала еще ни к кому, даже к Бою. Однако страсть никак не уменьшала скорбь, Стравинский не мог соперничать с умершим.

Какое облегчение, что Мися снова рядом! Габриэль сейчас не хотелось ничем осложнять их возобновившуюся дружбу. Так приятно было прогуливаться с Мисей по выставочным залам отеля «Друо». Во Франции этот аукционный дом был могущественной монополией, а потому ценностей здесь хранилось, наверное, больше, чем во многих музеях. Антикварная мебель, картины, скульптуры, итальянские хрустальные люстры, восточные ковры — чего тут только не было, и среди прочего — старинные рукописи и драгоценности. Интересно, много ли русских эмигрантов смогло, убегая из страны, увезти с собой свои сокровища? Большая часть этих сокровищ определенно ушла с торгов именно здесь.

В одном из богатых залов с затемненными окнами, устланном мягким красным ковром, под матовым приглушенным светом были выставлены лоты для следующих больших торгов. Мися и Габриэль остановились у одной из витрин. За стеклом лежали те самые рукописи, ради которых они пришли. Несколько листков, исписанных убористым почерком, на удивление хорошо сохранившиеся чернила и четкие контуры букв. Однако расшифровать написанное было невозможно — отчетливыми остались только цифры.

— Это же невозможно прочитать, — разочарованно протянула Мися.

— Но наверняка найдется кто-то, кто занимается старыми рукописями, — возразила Габриэль.

— Ну да, найдется, но я имею в виду — мы не сможем это прочитать. А значит — никакого смакования подробностей за бокалом шампанского у тебя в гостиной, — Мися вздохнула. — Столько усилий! Тебе сначала придется найти специалиста, который в этом разбирается, а потом еще как-то убедиться, что он не врет. Прости, Коко, боюсь, мы зря сюда пришли.

Мися была права, как всегда. Глупо вкладывать деньги в то, чего не понимаешь, — это может дорого обойтись.