Кола
Шрифт:
Нюшенька, милая моя. Я чувствую, что пишу обрывочно и бессвязно. Это виною тревога, в которой я нахожусь. Я знаю, что виноват за отсрочку на год нашей свадьбы. Но пусть я не поплачусь за это. Может быть, кто знает, не все потеряно еще. Может, бог не допустит войны и все вернется на место. Скорее бы вскрылась Кемь! Спустить шхуну, доделать и выйти в море. Там-то уж все стало бы сразу ясным.
Поклонись от меня Анне Васильевне, Никите и Афанасию.
Кир».
–
Нюшке тоже тревожно стало от письма. Ей хотелось вспомнить лицо Кира, а никак не могла, перед глазами стоял Андрей.
Бабуся встала, надела фартук, села к окну на лавку скоблить мездру на оленьей шкуре. Пимики будут потом для Нюшки.
– Со свадьбой-то он сказал – подождать?
– Не знаю. Как-то само получилось так. – И смотрела на письмо: это у нее беспокойство о свадьбе было. А Кир мыслей таких не имел. И здесь вон смолчал опять. Даже вставил свое, купеческое: «...пусть я не поплачусь за это». С раздражением вспомнилось, как простились. Будто снова ее обдало запахами смолы, парусины, рыбы. Купец! Слава богу, что отболело...
Твои годочки уже подошли, Нюшенька. Тебе пора знать, парня ладного уметь держать надо.
– Я не умею этого.
– А что же ты думаешь? Годки, говорю, подошли твои. Кто за тебя делать будет, если хочешь по любви выйти? Он мужик, его дело особое. Видишь по письму – сердцем тянется, вот и сумей.
– Беспокойство одолело его, вот и вспомнил.
– С чего же беспокойство-то?
– Войну сулят, в столицу ему не попасть.
– Ох, война... Горя сколько она принесет людям! А все же любит тебя он.
– Да полно, бабуся! Ты со мною как с маленькой. Думаешь, я не понимаю, что вправду видел тогда Никита? Не ко мне ведь повечеру Кир шел, в слободку. Так вот любит.
Бабуся старательно шкурку выскабливала. Погодя сказала:
– Он вольный казак пока что. Будешь женою, тогда приструнивай. – И засмеялась молодо и лукаво: – За чуб да за пазуху.
Впервые ясно подумалось: была и бабуся девкою, о замужестве своем думала. Все прошла, знает. Если б по осени разговор про Кира случился, Нюшка не утерпела бы, поделилась своей бедой: он не вольный был уходить от нее в слободку. Осторожно спросила:
– А ежели мужем неверным будет?
– Нелегко это, девонька, все дается. Жизнь большая, а семью блюсти надо. Вот сама замуж выйдешь, поймешь.
– Не пойду я за Кира.
– Как так – не пойдешь? Любит тебя он.
– Судно любит свое, верно.
– Зачем напраслину возводить? Пишет, ты нужна ему.
– Ему никто не нужен.
Наверное, желая развеять, отвлечь Нюшку, а скорее всего осторожно выведать тайну, бабуся, посмеиваясь, спросила:
– А за кого же пойдешь?
При Сулле еще об Андрее Нюшка нароком тогда сказала. И сейчас решила будто пошутить. Засмеялась.
– Ох, хитрая ты выведывать. А я тоже с хитростью к тебе: хоть завтра за Андрея готова выйти.
– Нашего?
– А чего? Или не парень он?
– Что ты, девонька! – осудила бабуся. – Не надо над ним смеяться.
– Да я так это.
Бабуся покорность ее
– И так не надо. Парень-то он, что сказать, и видный собою, и скромен, и работящ. Да кто же отдаст за него? По Коле глаз не покажешь людям. Ишь судьба какая его, ссыльный. Без роду, без племени, ни кола, ни двора.
Когда женили сына или выдавали замуж дочь, был в Коле обычай заботиться о породе, чтобы дети и внуки не хилые, а выносливые были и работящие. Любовь молодых признавалась еще от прадедов, и браки такие охотно заключались, но до третьего колена при этом интересовались будущей родней: не было ли в роду ленивых, чахлых, пропойц горьких.
Не без того, конечно, всякие отступления делались: из корысти, по родительской прихоти. Но обычай все-таки соблюдался. Нюшка знала, что нарушает его, однако раскаяния не было: Андрей работящий, не пьяница и собою ладен. Ей хотелось бы защитить его. Но, опасаясь бабусиной зоркости, не попасться бы сгоряча, сказала с обычной своей насмешкой:
– Вся Кола – одни ссыльные. В любом доме покопаться по родне – корень в дальнем колене из них будет. А теперь они же сами ссыльных гнушаются...
– Пошто зря говоришь? – сказала бабуся строго. – Никто не знает, что ссыльного завтра ждет. И его жену, значит. Какие же родители захотят худого для своей дочери? А был бы вольный – что ж, любая девка пошла бы за него.
В этом Нюшка не сомневалась.
С той поры, как Андрей у них поселился, с утра уже было приятно думать, что сейчас вот его увидит. И целый день потом по хозяйству все делать бегом хотелось. Мимоходом Андрея встретит и невзначай будто словом его, рукой тронет. И от робости его, не знающего, куда деть глаза, руки свои несмелые, Нюшка всласть заливалась смехом. Никогда раньше не было с ней такого. Дивясь, заметила скоро, что шутить с ним старается, когда близко никого нет. Но посмеивалась беспечно, утешала себя: ничего худого она не делает.
А как-то вынимала из печи хлеб, распрямилась и врасплох застала на себе взгляд Андрея. Только миг спустя он смутился и поспешно отвел глаза. А Нюшка будто в летнем дне побывала. Солнечных этих лучей, попила, на жизнь ее хватит. И еще поняла, какое несбыточное она для него счастье.
Но, может, и прошло бы у нее. Поигралась бы и со временем все минуло, да случилось тогда неожиданное на повети. Нюшка будто с ума сошла. Испуганная, счастливая, вдруг услышала в себе неимоверную бабью тягу. К чужому, едва знакомому, а как к самому близкому на земле без стыда чувствовала проснувшееся желание. И хотела, и пугалась, и ждала, что, может, как-то ее минует, и с боязнью отчаянно шла навстречу.
И пока Андрей был под арестом, непрестанно думала о нем; тоскующе помнила сладостную истому от жадных рук его, губ. А сердце сжималось от страха, что все откроется. С Киром допустить такое могла, а тут... Кир помнился смутным чем-то, бывшим не с ней. Даже обиды забылись: все собой заслонил Андрей.
А когда Нюшка увидела его снова в доме, после суда, то до слабости в ногах вдруг стало ясно, что такого же вот, неуклюжего, искреннего, надежного, как земля, до беспамятства хочется ей ребенка.