Кола
Шрифт:
– Бог позвал Сулля к себе. Ушел Сулль...
Андрей жадно разглядывал обличье брата. Сходство искал. Борода, как у Сулля. Бритые губы. И стрижен похоже, в скобку. А больше ничего нет. Молодой, моложе Андрея. Сидит прямо и даже гордо. Будто и не убит горем. А может, так у них и надо при людях?
– Брат Сулля теперь хозяин, – лопарь говорил тихо. – Сулль завещал ему взять акулий товар. Он говорил: в Коле знают кузнецы Лоушкины. Они обещали помочь.
Может, и понимал по-русски брат Сулля, может, не понимал. Он кивал в лад словам лопаря.
А
– Обещали, – Никита тоже тихо сказал. – Все исполним, как обещали. Но вы расскажите про Сулль Иваныча. Если он принял смерть, то когда, как, что случилось с ним?
Слово «смерть» было сказано. Анна Васильевна вытирала платком глаза. Сидеть и слушать Андрею стало невмочь. Он поднялся и через сени пошел во двор. Сел на крыльцо, где последний раз говорил с Суллем, на руки опустил голову. Здесь Сулль звал в Норвегию его, в Англию, говорил про Смолькова, про свою родину. Он радостный туда ехал. И Андрею было завидно.
Пришел Афанасий, сел рядом.
– Как он тогда в становище смеялся! С солью-то, помнишь? Так и стоит в глазах.
– А мне видится, как он лез на корму по тушам.
– Ну! Не будь Сулля, сгинули бы тогда. Очень просто. – Афанасий махнул рукой, встал. – Пошли, Андрейка, рубахи скинем да ополоснемся. Такого помора честно помянуть надо.
– А с Суллем что стало? Как они говорят?
– Мнутся, ходят вокруг да около.
Пока мылись, поливали друг другу. Афанасий все говорил:
– У них знаешь люди какие есть? Волки – почище наших. Мне рассказывали. У двух братьев родитель помер. А в завещании написал им: пусть оба на лодках переплывут реку. Кто первым коснется рукою другого берега, тот и владей наследством. Ну, время спустя братья поплыли взапуски. Люди стоят, смотрят. Сначала ровно шли, а потом, у другого берега уже, один вперед выходить стал. Второй видит – не совладать с братом. Кинул тогда он весла, взял топор и бац себе по руке – отрубил напрочь. Кровь хлещет. А он схватил обрубок руки да через лодку брата и кинул его на берег. По завещанию, значит, родителя: кто первым коснется рукою другого берега. А? Каково? Ты бы руку себе отрубил так?
– Не знаю.
– Эх ты, «не знаю»! Вот бы стал я себя калечить? Чтобы Никиту пустить по миру? Тьфу! Деньги как вода: притекут, утекут. А рука... С двумя надо не только в кузне. Я девок щупать хочу обеими. Радости тут не купишь. А калеки злы от убогости.
– Афанасий, Андрей, – позвал их Никита. – Стол из кладовки в ограду выставьте. Пусть Нюша его накроет. Люди идут. А вы в дом ступайте. Я тоже умоюсь пока...
В ограде от ворот до крыльца стоят поморы, старухи в черных платках, говорят меж собой тихо, словно Сулль покойником лежит в доме.
– Ну вот, – сказал Афанасий. – Тут в тени и поставим. Нюша сейчас накроет. Пусть, кто хочет, помянет Сулля. А мы в дом к гостям.
В сенях встретилась Нюшка. Заплаканное лицо. Подошла близко к ним.
–
– Полно, полно, – Афанасий обнял ее. – Скажи-ка старухам, пусть помогут тебе стол накрыть.
– В дому готово уже.
Лопарь и брат Сулля сидели на прежнем месте. Анна Васильевна рюмки на стол подавала. Одну отдельно поставила, на тарелку. Суллю – понял Андрей. Ему все казалось – нелепая ошибка произошла. И тяготился молчанием: как спросить, что стало с Суллем? Брат все-таки. Ему память гораздо тягостнее.
Постепенно в дом набивались люди. Стояли в дверях, садились на лавку, смотрели молча. На них косился брат Сулля. Никита принес два полуштофа (стекло запотевшее – видно, из погреба).
– Что хотят люди? Почему смотрят? – спросил лопарь.
Никита выбил пробку, налил рюмку Сулля, глянул на дверь.
– Они знали Сулля. Пришли соболезновать. Отдать долг.
Брат Сулля впервые, наверное, оживился. Он спрашивал лопаря тихо, слушал и опять спрашивал:
– Они должны Суллю? – перевел, наконец, лопарь. – Сулль про это не говорил. Но как брат и теперь хозяин он может принять долги. Пусть каждый назовет, сколько.
Никита опустил руку, на лопаря посмотрел, на брата Сулля.
– Вот те хрен! – сказал Афанасий. Глаза его зло смеялись. Он хотел еще что-то сказать язвительное и не успел. Народ в дверях расступился: вошли городничий, Герасимов, поп. Это нежданно было. Все встали, даже брат Сулля. Андрею вспомнился суд стариков. В арестантскую городничий приходил с Суллем.
Анна Васильевна вышла вперед и, лишь только они покрестились на образа, поклонилась:
– Милости просим, пройдите. Помяните доброго человека.
– И мы о горе услышали, – сказал Герасимов.
Нюшка подала городничему стул, он кивнул ей, и она вспыхнула, опустила глаза. Андрей хотел незаметно выйти, но Афанасий взял его за локоть, сдавил.
Поп помолился и благословил стол.
– Поминки скромные у нас, – говорила Анна Васильевна. – Кутья из гречихи да пирог рыбный.
Никита наливал в рюмки. Афанасий скрестил руки, навалился на стол, хмуро разглядывал брата Сулля.
– Господа тоже пришли отдать долг Сулль Иванычу, – сказал Афанасий и кивнул лопарю. – Переведи-ка. Пусть он и с них получит.
– О чем разговор? – спросил городничий.
– Говорит, если люди пришли отдать долг его брату памятью, он готов принять и деньгами, – усмешка у Афанасия привередливая.
– Афанасий! – сказала Анна Васильевна. – Уймись.
– Готов принять, да не знает, кто сколько должен, – продолжал Афанасий. – И Сулль ему про это не говорил.
– Кому велели уняться? – строго спросил Никита.
Молчание за столом неловкое наступило. Городничий взял свою рюмку, сказал брату Сулля:
– Мы все в долгу перед Суллем. Вся Кола. Это долг памяти. Ваш брат был другом нашего города. И мы всегда будем помнить это. Помнить и чтить. В этом наш долг.