Кольца Джудекки
Шрифт:
– Нет.
– Вот тебе и весь сказ. Не можешь - не суйся, и про цианозы да экзионы мне тут не толкуй.
У Ильи осталось последнее средство:
– Меня сюда, между прочим, трибунал направил. И я здесь останусь. Если Вы, коллега, - последнее слово процедил чуть не по слогам, - отказываетесь принять меня на работу, извольте обосновать Ваше решение. Имея на руках письменный отказ, я потребую другого назначения.
Острый нос медикуса заблестел, глаза набрякли.
– А папир ты мне принес?
Илья выхватил из кармана квадратик белого материала, врученный в карантине:
– Пиши.
–
Впору было пожалеть, о только что подаренной книжке. Но…
Лишенный женской опеки, Илья в последнее время пользовался услугами всяческих бытоорганизующих контор. Во внутреннем кармане у него давно обреталась квитанция из прачечной. Не долго думая, Донкович выхватил листок и разложил перед медиккусом:
– Такой документ Вас устроит?
Тот, подслеповато щурясь, склонился над внушительным, светлым квадратом. Но впотьмах Илья и сам недосмотрел, развернув бумагу записанной через копирку стороной. Ниже строчек на белом поле красовалась огромная вся в завитушках печать комбината бытового обслуживания.
Наклонившись еще ниже, лекарь по буквам прочитал: "Алмаз". Все правильно. Илья и сам не раз морщился, созерцая, кичовую вывеску. Однако впечатление на представителя местной медицины, бумага произвела глубочайшее. Он бедный даже в лице сменился:
– Проверка, - пробормотал одними губами.
– Ревизия! Что же Вы господин, - простите, не представлен, - не обсказали все сразу? А мы, видите, - лекарь взашей толкнул под ноги Илье, неизвестно откуда взявшегося, серенького мужичка, - с Егорушкой, помощником моим, бдим на страже. Проявленец ныне пошел хитрющий, так и норовит на теплое место дуриком скакнуть.
Илья был несколько обескуражен. И что теперь прикажете делать? Про комбинат бытового обслуживания лепетать, а потом ретироваться под улюлюканье доктора и Егорушки? Не поймут! Вон личики у обоих от страха вытянулись. Штаны бы не намочили, коллеги. Велика, все же, сила слова… и дела.
Осталось, по капле выдавливая из себя интеллигента, гнуть обоих в дугу. Дальше видно будет.
– Вы меня сейчас введете в курс дела, - жестко постановил Илья.
– Работать будем вместе.
За сим со стороны медикуса последовал словесный понос: оговорки и приговорки, причитания и сетования, симптомы и синдромы - все отдавало таким примитивом, что у Ильи поначалу опустились руки. Он до предела напряг внимание, дабы вычленить из мутного потока словес хоть какую-то мысль.
Про первых двух болящих, - кого Илья зачислил в терминальные, - лекарь, представившийся Гаврилой Петровичем Ломахиным, пояснил коротко: болезнь у них не здешняя, с проявления осталась. С собой, значит-ца, принесли. Излечению сие не подлежит. Предполагаемую пневмонию г-н Ламахин вообще обошел вниманием. Про остальных несколько даже пространно объявил:
– Последствие очистных работ. Следы присосок монстрицы, которая стережет решетку в стене. Заживают сами, но медленно.
– Чем пользуете?
– спросил Илья, стараясь попасть в местную лексическую тональность.
– Так ведь, ни чем. Из лесу давно посылок не приходило. Страдаем.
Рожа у страдальца при этом заявлении
– А что вообще при этих язвах применяется?
– не унимался Илья.
– Так, изволите видеть, они и сами прекрасно заживают. Мелкие - день, два.
Крупные и глубокие - до седьмицы. У свеженьких, гляньте, по краям еще огневица осталась.
В голове гудело: вот тебе огневица, вот кудрявая зеленуха, вот присоска, а вот декох, который самому ни в жистъ не составить. Пора было останавливать мутный словесный поток. Но Гаврила Петрович и сам иссяк, передохнул и вкрадчиво спросил:
– Не изволите ли откушать?
– Изволю.
Старший лекарь впрогибочку указал на рогожную занавеску. Егорушка ее тут же упредительно отдернул. За рогожей покоем стояли три лежака. Между ними посередине - небольшой, грубо сколоченный столик, заставленный мисками с кашей.
Среди крупных разваренных рисовых зерен темнели аморфные вкрапления. Плов, скорее всего, решил Данкович. Отказаться? Как бы не так! Голодный спазм скрутил внутренности.
К трапезе приступили без церемоний. Слава Богу, нашлась лишняя ложка, иначе пришлось бы есть руками. Пользоваться одной ложкой на всех Илья бы не смог.
После трапезы осталось еще много каши. Гаврила Петрович махнул Егорке:
– Отнеси страждущим.
Кормление больных вызвало сложную ассоциацию - микст из камеры пыток и голивудской комедии / где они все?/ Грязноватый Егорушка сначала разжимал болящему зубы, потом совал в кататонически открытый рот ложку каши, напоследок прихлопывая челюсть. Жевали болящие пищу или нет, его не занимало. Процедура впечатляла. Терминальным ничего не дали. В принципе, при полном отсутствии лекарств - тоже метода. Но медикус пояснил по своему:
– Давать казенную пищу отходящим не велено.
Безапелляционный рационализм примитивного общества? Возможно, но вероятнее другое: автором запрещения вполне мог оказаться человеколюбивый старший медикус.
Несмотря на обилие и разнообразие новых впечатлений, после еды потянуло в сон, - три дня все же спал в полглаза. Илья уже приготовился стоически бороться с дремой, когда выяснилось, оба медработника и сами не прочь вздремнуть. Ночевали и вообще жили они тут же, за занавеской. Третий топчан, таким образом, достался Илье. Он с невероятным облегчением завалился на жесткое ложе и мгновенно уснул.
Глава 2
Как же усидел на месте! Сразу как проснулся, пошел к страждущим. Возле них было покойнее. Тут все понятно, просто и правильно, как у барьера, или в окопе перед узкой ничейной полоской. Я приду к тебе на помощь. Если я и не всесилен - сильнее многих. Я помогу.
Примитивно? Да. Первобытно даже - как поединок. Но сие - если копнуть глубже, под флер образования и этики - мотивация самой хирургии.
Пневмония не подтвердилась. У пациента оказался перелом ребер. Покосившись на заросшую волосами грудь, не ползают ли насекомые, Илья за неимением фонендоскопа приложился ухом. Пока выслушивал, как-то само собой рассудилось: если вши имеют тут хождение /ползание/ в массовом масштабе, ему все равно не спастись. Так что проблемы он будут решать по мере возникновения.