Кольцо графини Шереметевой
Шрифт:
При дворе в последнее время появилась новая мода: перемежать танцы всякими выдумками-выкрутасами. К примеру, кавалеры становились на одно колено и целовали подол платья своей дамы, те делали глубокие реверансы, а вместе они щёлкали в воздухе пальцами. На этот раз распорядитель бала объявил «табачную паузу», и все потянулись за табакерками с нюхательным табаком.
Головкиной пришло в голову стянуть с кавалера парик — и мужчины вынуждены были обнаружить дурные причёски или, хуже того, голые лысины... Когда же Ягужинский поднял тост за танцующих дам — всё общество с особой охотой устремилось
Во всех затеях особенно отличались два молодых человека: дородный, светловолосый, с тонким голосом князь Трубецкой Никита Юрьевич и товарищ его — рослый, черноволосый, с пылающими, как уголь, глазами, князь Иван Алексеевич Долгорукий, оба состоявшие в охране наследника престола Петра. Лихо выделывали они разные фигуры в польке, менуэте, контрдансе, щеголевато позвякивали шпорами и, как истинные шляхтичи, целовали ручки дамам.
Что за красочное, необычайное зрелище представляла голицынская зала с танцующими парами! Длинные и пышные наряды делали дам высокими, крупными, мужчины же в коротких камзолах казались мелковаты, но зато сколь ярки их одежды! Не было и не будет, должно, столетия, в которое бы мужчины ходили в костюмах, столь щедро расшитых диковинными узорами, цветами, колосьями, в белых и розовых чулках, в туфлях, украшенных драгоценными пряжками, в завитых, надушенных париках. Ещё не вышли из употребления чёрные голландские парики, но уже многие красовались с белыми локонами. У Толстого, к примеру, парик был чёрный, в тон его маленьким чёрным усикам, а у Ягужинского — разделённый надвое и уходящий на спину пышный белый парик.
Какая изысканность в подборе цветов! — нежные, пастельные, серебристо-сиреневые, серо-голубые чередовались с тёплыми жёлтыми и бледно-розовыми, и всё это отливало бриллиантами, жемчугами, сапфирами...
Дамские юбки были подобны великолепным распустившимся цветам, а талии, затянутые в корсеты, — стеблям. Тонкие кружева обрамляли шею и руки; платья натянуты на каркас, или корзину из китового уса, носившую название «панье». А какие затейливые сооружения на головах! Подобные этаким архитектурным мезонинчикам из кружев, лент, стрекоз и бабочек, и они носили французское название — фонтанж.
Ах как ценили люди того времени удовольствия! Они словно вырывались из узких теснин прошлых веков, из законов «Домостроя», впервые вкусив новые прелести, потянулись к европейскому изяществу. Научились одеваться со смыслом, ладно двигаться, на особый манер снимать шляпу, доставать табакерку.
А музыка? Что за дивное смешение тонких звуков скрипки, хрипловато-низких — альта и дребезжащих — клавикордов! Под такую музыку можно двигаться только неспешно, изящно, в полном благорасположении.
Петербург полюбил тайные вести, беседы наедине, разговоры за закрытыми дверьми, отдельные будуары и кабинеты. Сколько новостей можно в них разузнать, как удачно позлословить о сопернице, проучить неловкого кавалера, устроить хитрую интригу!.. И всё это благодаря плотно закрытым дверям.
Миновала пора неумеренного питья и обжорства, когда ежели чин мужской — так и живот большой, теперь думали о фигуре. В застолье, беря бокал, даже мужчины оттопыривали мизинец, а дамы вино лишь пригубливали.
Однако... однако в тот вечер
II
Примерно в те же дни в корчму, что стояла на пути в Петербург, ввалилась гурьба работных людей. Не снимая одежды, не здороваясь, не вытирая ног, они с шумом расселись вокруг деревянного, добела выскобленного стола. Тут же появилась хозяйка, жбан с квасом, штофы с водкой, пироги и брюква, и начались шумные разговоры.
— Сам стоял на карауле, сам видал... идёт это она, еле ноги переставляет... то ль пьянёхонькая, то ль лихоманка её схватила... Баба она и есть баба, хоть и царица...
— У, с-сатана заморская, жёнка антихристова!.. Какой сам был, такую и нам оставил.
— Лукавой бабы чёрт в ступе не утолчёт... Да ещё и немка.
— На столбе бумагу повесили про болезнь её, может, приберёт Бог... Ляксандра Данилыча — вот кого надоть...
— Э-э-э, на ча нам Меншиков? Пусть царевич Пётр правит, сынок блаженного царевича Алексеюшки-и, и-э-х! Нам старые порядки надобны, православные!
— А верховники тайные — их-то к чему выдумали? Дело это тоже нечистое, антихристово!
Гудела шумная компания, горячилась, воздух стал сизым от табачного дыма, несло сивухой и рыбным варевом.
Хозяйка ловко носила тарелки, кружки, проворно бегала на кухню и обратно и при этом успевала прислушиваться к разговорам, которые вели гости, а за дверью шепталась о чём-то со своим мужем. Никому не приходило в голову, что то, о чём говорили гости, записывал корчмарь, а потом передавал в тайную канцелярию.
На прощание хозяйка весело улыбалась, открывала дверь и напутствовала: «Гость — госта, а пошёл — прости!» А через день-два схватят кого из случайных путников, и невдогад им, кто донёс, останется сие тайной закрытых дверей.
III
..Александр Данилович Меншиков отослал камердинера, плотно прикрыл дверь, задвинул тяжёлую гардину и зажёг свечи в шандале — теперь он был прочно отгорожен от внешнего мира, так ему лучше думалось.
В длинном бархатном кафтане, в мягких сапогах скорым шагом пересёк кабинет, резко повернулся и — назад. Заложив руки за спину, хмуро глядя на роскошный восточный ковёр, прохаживался по кабинету.
Лицо Меншикова в последние годы обрюзгло, ожесточилось, появилась язвительная ухмылка и две глубокие морщины возле рта — не осталось и следа от того весельчака, который покорил когда-то Петра Великого. Ямка на подбородке длинного лица углубилась, волосы топорщились, и всем своим обликом напоминал он старого льва.