Кольцо златовласой ведьмы

Лесина Екатерина

И срывала злость на Антоне.

Ей было пятнадцать. Хотелось ей на улицу, с подружками и к парням, чтобы – портвейн, сигареты и гитара на лавке, а не подзатыльники и учеба.

– С Антона пример бери, – ворчала Тамара. – Учится – человеком станет.

В шестнадцать лет девчонка сбежала из дому, ушла, прихватив Тамарину заначку, оставила записку – сама, мол, знает, как жизнью своей распорядиться.

Ее нашли через полгода в притоне, откуда и доставили в больницу с передозом, но – не спасли. И новость эта сломала Тамару. Она выла

всю ночь, колотила кулаками в стену, кляла кого-то… а утром вышла из комнаты – страшная, простоволосая и с безумными глазами.

– Из-за тебя все, – сказала она, вцепившись Антону в плечи. Встряхнула так, что едва не сломала пополам. – Ведьмино отродье… избавился от моей девочки… проклял…

Эта мысль прочно засела в Тамариной голове.

– У нее горе, – ответил отец, когда Антон ему пожаловался. – Наберись терпения и веди себя, как мужчина. Тома много для тебя сделала.

Она научилась притворяться. При отце была мягкой, ласковой даже, но, стоило ему уйти, и Тамара менялась. В глазах ее появлялся сумасшедший блеск, губы изгибались в неестественной, приклеенной какой-то улыбке, и голос становился сиплым.

– Отродье, – шептала Тамара. – Чтоб ты проклят был… как мою девочку… пусть тебя закопают! Не ее… ее-то – за что?!

Отвечать не следовало – Тамара злилась, шипела и щипала его. От щипков оставались синяки, но лучше уж они, чем удары мокрым полотенцем. Как-то Антон проспал уход отца и школу тоже, он словно плавал в какой-то мути и не мог из нее выбраться. А потом эта муть стала его душить.

И Антон очнулся.

Над ним, с подушкой в руках, стояла Тамара.

Отец ему не поверил. И дал подзатыльник. За клевету.

– Эта женщина тебе родную мать заменила, – сказал он. – А ты ведешь себя…

Антон теперь боялся возвращаться домой. Сколько мог долго оставался в школе. И приходил поздно. Тамара жаловалась отцу. Отец брался за ремень.

– Не сердись, – шептала она, не сводя с Антона безумного взгляда. – Это возраст такой. Переходный. Главное, чтобы не сбежал, как моя… я так за него волнуюсь!

Отец впадал в ярость.

Очередной припадок Тамары закончился тем, что она сломала ему руку, и Антон попал в больницу. А врач заявил в милицию… было разбирательство. Долгое – почти на два месяца, и, когда Антон вернулся домой, Тамары там уже не было.

– Уехала, – скупо бросил отец. – Права была мама. Все бабы – твари! Не верь им, слышишь? Никогда не верь бабам. Используй, если уж без них – никак, но не верь.

С тех пор женщины в их доме появлялись часто, но ни одна не задерживалась на длительный срок. Все, как одна, были молодящимися, громкими и неприятными. Они пили. Иногда – пели. Всегда оставались на ночь, и Антон, ворочаясь в своей постели, уговаривал себя не обращать внимания на звуки, доносившиеся до него из отцовской спальни. Порою он жалел, что Тамара исчезла, с ней было как-то проще.

Женщины пытались вернуться, а когда отец отказывался принимать их, устраивали истерики.

– Вот

оно, настоящее их лицо, – говорил он, вытолкав за дверь очередную пассию. – Думаешь, я им нужен? Или ты? Квартирка наша! Деньги! Паразитки они – по натуре. Сами ничего не хотят делать, а… твоя мамаша – из тех же была, только притворялась.

О ней он говорил редко и после разговора такого всегда мрачнел, замыкался в себе и долго ходил по квартире, словно не было в ней такого места, в котором можно было бы успокоиться.

– Как вы познакомились? – спросил как-то Антон, пытаясь отвлечь отца от мрачных мыслей.

– Обыкновенно. Жили рядом. Еще до войны… правда, я не помню ничего почти, еще маленький был. Нас в тыл вывезли, их тоже. А потом вернулись все. И мама запретила мне водиться с соседской девчонкой. Сразу как-то ее невзлюбила.

Тогда отец – впервые – достал с антресолей потертый альбом.

– Вот, это она.

Худенькая прозрачная девчушка с двумя косами.

– И братья…

…те самые, которые умерли? Антон вдруг отчетливо вспомнил подслушанный им разговор. Нет, конечно, мама никого не убивала… не могла убить… она ведь маленькая была.

– И вот она.

Уже не девочка – девушка. Светловолосая, светлоглазая, сказочная какая-то. Но взгляд – тяжелый.

– Ее во дворе не любили, особенно бабы. Бабы вообще – завистливые твари, особенно друг по отношению к другу. Она и красивая была, и умная. С золотой медалью школу закончила. В институт поступила… а там уже у нас любовь приключилась. Никогда никого не люби, Антоха!

– Почему?..

Были и другие фотографии, черно-белые, но на них она все равно выделялась, выглядела яркой, незнакомой. Антон помнил ее другой, даже не ее саму – кашемировое пальто песочного цвета, привезенное отцом из командировки, и твидовый костюм. И еще – тонкие золотые часики у нее на запястье.

– Потому что для тебя это будет всерьез, а для них – так, игра. Сначала одна любовь, потом другая… душа ведь требует.

Записка лежала между серыми листами альбома.

Антон помнил и ее, и тот день в детском саду, затянувшийся дольше обычного, и милиционера… и вообще, все, что произошло. Он имеет право знать, что она тогда написала.

– Мы встречались… потом расходились. И снова сходились. Я сразу ее замуж позвал, а она ответила, что не готова. Не пожелала растрачивать себя на быт. У нее судьба другая, и все такое… только вот она забеременела.

Записку надо было прочитать, но Антон медлил. Ему было страшно: вдруг то, что там написано, все изменит?..

– Она тогда уже в институте работала. И не захотела рожать. Рано ей, дескать. Доктора нашла, только… я пригрозил, что к начальству ее пойду. Выложил бы все, как есть. Конечно, ее не уволили бы, но вот из партии точно исключили бы. И анкета подпорченной стала бы. А с нею и карьера ее, о которой она только и думала, не состоялась бы. Кто ее с такой анкетой из страны бы выпустил?