Кольцо златовласой ведьмы
Шрифт:
Зато он сказал Антону правду:
– Мама твоя… – и он добавил слово, которое произносить Антону строго-настрого запрещали. – Бросила нас. Не вернется она!
Антон даже обрадовался. Теперь они будут жить вдвоем. Это ведь замечательно.
Ошибся он.
Очень скоро в квартире появилась женщина, которая ничем не походила на маму. Тетя Валя была крупной, толстой и отдышливой. Она подымалась на пятый этаж медленно, делая остановки на каждом лестничном пролете. Лицо ее при этом наливалось опасной краснотой, на лбу вспухали вены.
Тетя Валя пекла пирожки и приходила в сад вовремя.
– Сиротинушка
Еще она очень туго завязывала ему шарф, запрещала по дому ходить без тапочек, но Антон готов был мириться с этим. Ему нравилась тетя Валя. Только и она сбежала.
Не по своей воле.
– Помру я, – этот разговор Антон подслушал. – Уже недолго осталось. Сердце так екает, так екает… найди себе жену.
– Уже была одна.
– Я не про эту посвистуху, прости, Господи. – Бога тетя Валя поминала часто и не к месту. – Я про нормальную бабу говорю, чтоб она за дитем глядела. Да и сам-то ты еще молодой. А эту дрянь – забудь. Я тебе говорила, что не будет от нее толку. Ведьмино отродье! Кровь-то, чай, не водица.
– Прекрати, мам.
– А чего прекратить? Что, я не вижу, думаешь, как ты к бутылке прикладываешься? Приворожила, тварь! Душу тебе выела – и бросила. Мне про нее рассказывали, про матерь ейную, которая дочурку, точно кукушка, полюбовнику подкинула. И плевать, что у мужика семья была… Лешка, вон, рассказывал.
– Алкаш был твой Лешка.
– И ты таким станешь, если не одумаешься. Он, вон, тоже… встретил раскрасавицу – и враз совесть у него отшибло. Что – жена? Что – дети? Развестись думал… только не нужен он красотке оказался: куда ему со свиным-то рылом – да в калашный ряд? Нет, у нее другой полюбовничек объявился. А там – и третий. Шла по мужским головам баба. Так вам, остолопам, и надобно!
Антон представил себе дорогу, вымощенную человеческими головами. Страшно!
– А как война ее прижала, так и объявилась. Мол, помоги! И эту… тварь, чтоб ей в аду икалось, подсунула. Доченька, мол, это твоя, спасай кровиночку… Лешка, наивный, и рад был стараться. Взял приблудыша в семью. И Наташка-покойница, доброй души человек, ты ее не помнишь, конечно…
– Не помню. – Голос у отца глухой, усталый.
– Надо было поставить жестко: или свои дети, или эта. А она не захотела разлад продолжать, да и… время было такое, когда старые обиды забывались. Приняла. Обогрела девку, как родную. Я ей еще тогда говорила – наплачешься. А она мне – чего с ребенка взять? И погляди, что вышло? Где Наташка? Где Лешка? Где детки их законные?! Нету! Всех этот кукушонок повывел!
– Мама, прекрати!
– Что, правда глаза колет? А ты послушай, послушай. Перед свадьбой не хотел, так хоть сейчас… Пашка в колыбели помер, года не разменявши.
– Война была. Много младенцев погибало.
– Алеська, старшенькая, здоровая девка, никогда не чихала даже, в сорок пятом как легла, так и не встала. На кладбище ее и понесли. В сорок седьмом – Ванятка, дружок твой. Помнишь, его?
– Помню.
– Через два года – Санька. А за ним и Валечка в мир иной отправилась. Все только руками разводили, мол, будто прокляли их. Я-то знала, кто их проклял! Не хотела
– Валя очень любила Наталью.
– Обереги, боже, от этакой любови! Мне Наташка все рассказала… перед смертью-то ясно становится, где ложь, а где – правда. Вот и у страдалицы душенька отмылась. Поняла она, как дело было. И плакала горько, да только что с этих слез? Сказала: пусть Господь эту тварь осудит, что, если есть высшая справедливость, пусть она бездетной помрет, как померла Наташка. За Лешкой приглядеть просила… и колечко девке велела отдать, вроде как материно оно. Я отдала. Мне чужого не надобно, хотя, конечно, кольцо это… видел его небось? Такое, с розовым камушком?
Антон хорошо кольцо это помнил. Мама носила его, не снимая. И посмотреть ему не разрешала на него, потому что перстень – не игрушка, а реликвия.
– Непростое колечко. Оно ей и правда от матери ейной перешло. А той – от ее матери. Только колечко это – ведьмино! Чего ведьма захочет, так все и сладится… забудь ее. У тебя, вон, сын имеется. Расти мальца. Заведи семью, нормальную чтоб… и все у тебя сложится.
Почему-то из всего их разговора Антону запомнились лишь слова про кольцо. Ну, и еще дорога, из чужих голов сложенная. А тетя Валя дотянула до весны – и все-таки умерла.
Антона снова бросили.
Он помнил похороны, и что отец потом все же напился, уснул, пьяный, в туалете. И Антон долго стучался в дверь, плакал…
На следующий день отец был злым, раздраженным. И вскоре это состояние стало для него обычным, как и неприятный запах, исходивший от его одежды. На прежней работе долго, как могли, закрывали глаза на отцовские выходки, но когда он потерял край, уволили.
– Нет, дальше так продолжаться не может. – Отец стоял, опираясь руками на грязную раковину, разглядывая в зеркале свое отражение. – Верно?
Антон кивнул. Он был рад, что отец умылся и сбрил колючую щетину. Он выгладил костюм и рубашку, начистил ботинки и, оставив Антону ключи, ушел из дому. Вернулся вечером. Не один.
– Это Тамара. – Отец представил ему женщину с крупными зубами. Антон только и смотрел, что на них – зубы были золотыми. Не все, конечно, те, что слева. Еще – женщина ничем не походила на маму. Крупная. Грубая. С зычным голосом и кучерявыми волосами, она занимала как-то очень уж много места.
– Мы подружимся, верно? – спросила она, протягивая ему шоколадку.
Свадьбу сыграли скоро, и месяца не прошло. Отец нашел работу, не такую, как раньше, но все же это было лучше, чем дома сидеть и пить.
Пить Тамара позволяла ему исключительно по выходным. Ну, или если праздник был. И сама не отказывалась, садилась за стол, наливала водку в высокую граненую рюмку, шумно вдыхала, выдыхала – и опрокидывала ее. Занюхивала кусочком хлеба.
Тамара полагала, что главное в доме – порядок, и наводила его твердой рукой, не делая уступок никому, даже собственной дочери. Дочь злилась.