Кольцо златовласой ведьмы
Шрифт:
Пожалуй, сам этот город – суть обман.
Издали он – прекрасен. Подавляет необъятными размерами своими, роскошью несказанной и ощущением некоего безвременья. Здесь прошлое еще живо, но уже занесено мусором, грязью, стоптано босыми ногами паломников и затерто лживыми клятвами.
Здесь одинаково много священников и шлюх, святых проповедников и заклейменных убийц. Воров. Мошенников. Бесчестных торговцев, что разливают благодать по глиняным кувшинам. Аптекарей. Евреев, которые – прокляты,
Хорошее место!
Теофания не знала, почему Карла выбрала Рим: желала ли она причаститься к святой его стороне либо же затеряться на темной, но выбор ее был удачен. В суете многотысячного города никто не обратил внимания на двух женщин, тем более что одна была совсем еще дитя, а вторая – прискорбно нехороша собой. Карла приобрела дом на тихой, отдаленной от шумного центра улочке.
– Твоя матушка оставила тебе хорошее наследство. – Так она поведала Теофании и выложила на стол золотые монеты. – Их хватит и на жизнь, и на приданое…
– Я не выйду замуж.
– Что ж, возможно, когда подрастешь, ты передумаешь, – Карла поцеловала девочку, которую уже искренне полагала своей племянницей, в лоб. – Не все мужчины злые и лживые. Вдруг тебе посчастливится найти того, с кем сердце твое оживет?
С той поры миновали годы. Нельзя сказать, чтобы жизнь в Риме так уж сильно отличалась от прежней, в Палермо. В ней хватало и огорчений, и радостей, надежд и разочарований.
Теофания росла, пожалуй, не так быстро, как растут иные дети, в свои пятнадцать она все еще не утратила детского очарования, пусть фигура ее и изменилась, обретая новые, женские черты. Именно это сочетание и привлекло к ней первого любовника. Нет, до него были и другие, кто желал бы провести с Теофанией час или всю ночь, обещая за ласку щедрую плату, но Теофания им отказывала.
– Дрянные люди, – соглашалась с ней Карла. За прошедшие годы она как-то очень быстро постарела, превратившись из некрасивой женщины в совсем уж уродливую старуху. Впрочем, руки ее по-прежнему ловко управлялись с иглами и нитями, и умение это приносило Карле немалый заработок.
Теофания пыталась постичь эту вроде бы простую науку, и Карла терпеливо учила ее тому, как обращаться с разными тканями, как делать ровные стежки, как прятать нити… как шить тончайший батист или же золотом затканный атлас. Только – не выходило. Теофания прилагала все мыслимое и немыслимое усердие, но – не получалось у нее…
– Нет, дорогая, – сказала ей как-то Карла, – бывает, что Господь дает человеку лишь один талант. Ты красива. Пользуйся этим, пока можешь. Женщины сгорают быстро.
И Теофания нашла себе любовника. Он был не молод, но и не настолько стар, чтобы вызвать у нее отвращение. Богат. Женат, о чем он сразу же известил Теофанию. Щедр.
Он
– В тебе видна кровь, – повторял он, разглядывая руки Тео, – посмотри, сколь изящны они. Тонкие запястья, узкие ладони, длинные пальцы с розовыми ногтями – вот истинные признаки благородного рождения. Ты уверена, что не знаешь имени своего отца?
– Разве это имеет значение?
– Никакого. – Он целовал и ногти, и пальцы ее, и ладони. – Мне нравится твоя улыбка. Я не знаю, о чем ты думаешь сейчас…
– О тебе, – солгала Тео. – О том, как мне повезло, что я тебя встретила.
– Нам обоим повезло. И мне бесконечно жаль, что я не способен предложить тебе большего…
…Он и так дал ей многое. Пожалуй, Тео была по-своему благодарна этому странному человеку, которому суждено было стать лишь ступенью на ее пути.
Правда, пока она не придумала, как через него узнать о брате, но, видимо, в мире ином их с Паоло судьбы были связаны изначально.
Паоло прибыл в Рим в смятенном состоянии духа. Он был печален. И зол. И растерян. И беспомощен перед силой, которая не желала оставить его в покое. Его жена умерла.
Снова!
Впервые Паоло женился спустя год после смерти отца, когда понял, что не способен более вынести это одиночество. Горе его было искренним и глубоким, он тосковал по графу Арриго, кляня себя за невнимательность, за грубость и сомнения, за переживания, которые разбередили его старые сердечные раны. Графа обнаружили сидящим в кресле, перед зеркалом. Он сидел, выронив кубок, и вино разлилось по полу. И слуги шептались о том, что пятно это похоже на кровь.
И что лицо графа исказилось от боли.
А глаза его долго не могли закрыть, словно Арриго не желал расставаться с собственным отражением в зеркале. Паоло настоятельно советовали избавиться от зеркала, а дом освятить, что он и сделал, не столько из-за страхов глупой черни, сколько желая облегчить отцу переход в мир иной. Заказал он и мессы, которые посещал исправно, веруя, что искренняя молитва достигнет подножия Престола Господня.
Донну Доминику он встретил в храме и был очарован ею с первого взгляда. Робкая и хрупкая, преисполненная какого-то дивного света, она не замечала ничего и никого, кроме лика Господня. А Паоло любовался ею, думая, что прежде не встречал подобного создания.