Колесо фортуны

Хермлин Стефан

Фридрих Шиллер

1759–1805

КОЛЕСНИЦА ВЕНЕРЫ

Дин-дон! Дин-дон! Всех, кто жив на свете, На судилище зову! Дин-дон! Дин-дон! Прометея дети, Вот вам чудо наяву! Пламенных юнцов и старцев мудрых Гул колоколов скликает к нам, Трепетных девчонок златокудрых И холодных, благочинных дам. Короли, философы, матроны Толпами стекаются сюда — Все, чью мудрость стрелы Купидона Вдребезги разбили без труда. Движутся с улыбкою притворной Те, кто, длани к небу устремив, Воплями на паперти соборной Заглушают совести призыв, Кто в слезах в смирении унылом Гасит сердца похотливый зной… Фарисеи с янусовым рылом, Встаньте молча предо мной! Всех зову: еще не преступивших Розами увенчанный порог, Девственной душою не вкусивших Ни страстей любовных, ни тревог. Кто готов отведать яд и ныне На распутье потрясенный встал: Здесь — благоуханная богиня, Там — безгрешной жизни идеал; Кто уже знаком с хмельною чашей И спешит бесстыдницу обнять — Возвратитесь, юноши, чтоб нашей Многомудрой лире внять! Наконец, кто пил eе лобзанья, Жертвы необузданных страстей, К нам, на суд! И дайте показанья Против обольстительницы сей! Дин-дон-дон! — летит по всем дорогам. Гогот черни слышится вдали. В кандалах, прикованную к дрогам, Шлюху Афродиту привезли. Вот она, блудница, что от века Род людской морочила всегда. Не она ль смутила человека Красотой запретного плода? Стой, мамзель! Иль мыслишь, как доселе Справедливой кары избежать? Ты не у Людовика в постели! Здесь тебе помост, а не кровать! Не к чему сегодня строить глазки, Повторять кокетливую ложь. Не спасут заученные ласки — Этого судью не проведешь. Вот, каналья! Нет тебе пощады! Ну-ка юбку заверните ей! Плетью — хвать по розовому заду! Так! Еще раз! Всыпьте посильней! Слушайте! В судебном протоколе — Все ее злодейские дела, В чем она призналась поневоле, Хоть сперва юлила и лгала. Венценосцев, королей суровых, Призванных

строжайше чтить мораль, Сладострастьем уст своих медовых Заманила сводница в сераль. Там не раз носители короны Делались подобием скота, И об этом в хронике Назона Есть весьма занятные места. А желаешь избежать скандала — Как Юпитер поступай, тайком: В грязь швырнет он мантию, бывало, И тотчас становится быком. Впрочем, маскировка под скотину Многим Зевсам нынешним под стать Прав народ, велевший властелину В чистом поле травку пощипать! Их сердца мертвы для состраданья (Что ж! Им раем кажется земля), Гложут их безумные желанья. Тигр и тот добрее короля! Возле коронованного зверя Суетятся сводни и дельцы, Фавориткам отпирая двери, Добывают деньги и венцы. И нередко — о, предел коварства! — Шлюха в царский кабинет войдет, В сложную машину государства Пальцы беспрепятственно сует. Королям слепым она — как посох, Слабоумным — библии взамен. Разве в Дельфах не оракул в косах Предрекал нам близость перемен? Грабь! Дави! Иди любой дорогой! Не страшись разгневанной молвы! Только леди Пифию не трогай — Иначе не сносишь головы. Скольких шельма сбросила с престола — Ни в каких стихах не передашь! Сколько образин мужского пола Вознесла за их любовный раж! Даже тот прославленный навеки Гений боя, баловень войны, Кто, пролив солдатской крови реки, Мог дойти до Марса и Луны, Кто на мир безудержно и бурно Налетал неистовой грозой И пред ликом дальнего Сатурна Плакал безутешною слезой, Тот юнец, кто на вселенском троне Не привык страшиться ничего, Был пленен блудницей в Вавилоне, И — конец владычеству его! Сладкозвучным голосом сирены Многих убаюкала она — Тех, кто к делу рвался вдохновенно, Чья душа для славы рождена. Губит жизнь змеиный яд блудницы, Отравляет радость майских дней. Сгорблены, мрачны и желтолицы Юноши, ужаленные ей. Глянь на них — ходячие скелеты! Не таких ли хладный ждет Коцит? Им косу бы дать, и скажешь: это Смерть сама перед тобой стоит. Юноши, клянитесь клятвой вечной, На скрижалях выбейте закон: Избегать Харибды бессердечной. И — хвала вам до конца времен! Добродетель губит эта дама, Беспощадно гасит мысли свет. Так — в измятых розах нет бальзама, Так — в разбитой скрипке звуков нет. Разрушает Фрина силу духа, Копошится, источая яд, В механизме сердца потаскуха: Миг — и стрелки совести стоят. Будь велик, будь трижды гениален, Но спознался с нею — и тогда Из души безжизненных развалин Звука не исторгнешь никогда. Скольких старцев, на краю могилы Молча вставших с ветхою клюкой, Афродита дерзко поманила Нагло обнаженною рукой. Тот ударил в высохшие нервы, В дряхлых членах дрожь не побороть, И безбожно-сладкий голос стервы Всколыхнул очнувшуюся плоть. С пагубною прытью загудела Кровь в застывших венах старика, Напряглось изношенное тело, Блещут очи: цель недалека! Рот признанья жаркие бормочет… Вдруг она с беспечнейшим лицом Прыг в сторонку! Встала и хохочет Над измученным бойцом. Даже в храмах удалось пройдохе Грязные обделывать дела. О, сколь часто сладострастья вздохи Устремлялись ввысь, под купола! Сколько слез — из ящика Пандоры — Лили в церкви тысячи очей. Сколько, сколько слышали соборы Ведьмою нашептанных речей! Как известно, мир сквозь покрывало Нам чудесней кажется подчас. С детства стон церковного хорала Рой видений пробуждает в нас. Семь раз на день с добрым Михаилом Добрый состязается Молох. Каждому великий труд по силам: Этот славен, да и тот — неплох. Вдруг — удар! И треснул меч Молоха. (Бедная! Ее кидает в пот!) Искренне, без всякого подвоха Воину иглу она дает… Томные, упитанные вдовы, В сорок лет гонимые тоской, В монастырь отправиться готовы, Не предвидя радости мирской. Жгуче-темпераментные дамы, Проклиная немощных мужей, Страстно ищут в полумраке храма То, чего им не дал Гименей. Горячит им кровь святая вера, Щеки жарким пламенем горят. Ах, и здесь печать свою Венера Ставит на божественный обряд. Их молитвы — вопли нимфоманки (Как заметил доктор Циммерман). Матерь божью в образе вакханки Ловко им рисует Тициан… Как-то заподозренную в блуде Афродиту в ратушу ввели. Но обмякли слуги правосудья, Даже слова молвить не смогли. Ненароком распахнулось платье ль, Или в этом тонкий был расчет, Но заерзал в кресле председатель, У судейских с губ слюна течет. Ну, какое вынести сужденье? Сами посудите — как тут быть? «Девушка… достойна… снисхожденья… Предлагаю… дело… прекратить!» К счастью, председателя супруга Вовремя смогла прорваться в зал. Председатель замер от испуга И — преступницу связал. Даже клир (была она в уме ли?!) Гадина оплевывала всласть. Ну и что? Мы даже не посмели Ей заткнуть разнузданную пасть. Бедных дам, живущих жизнью сирой, Без огня и трепета в крови, Рыцарей с обрубленной рапирой, Ставших инвалидами любви, Шлет богиня с пенсией убогой Отдыхать от гибельных страстей, А иных пошлет другой дорогой — К Мудрости, противнице своей. (Слушай, Мудрость! Радоваться рано. Погляди на рекрутов своих: По причине тайного изъяна Набожность подобная у них. Улыбнись Амур им благосклонно, Афродита подмигни хоть раз — И — увы! — под старые знамена Каждый дезертирует тотчас.) Сам альков стал тесен для блудницы. Извращенной страсти не тая, Даже пола четкие границы Преступает хищная змея. Но довольно!.. Кончим список черный. Молкнут струны, цепенеет рот. Бросьте ж ведьму на помост позорный, Где стервятник мертвечину рвет. Пусть палач железом раскаленным Выжжет «Смерть» на мраморном челе, И со лбом, навеки заклейменным, Грешницу погонят по земле. Так вот рек судья об Афродите… — Кто же тот судья, скажи, поэт? Где он жил? — Ну, если вы хотите, Так и быть! Открою вам секрет: В дни, когда морей земного шара Христофор Колумб не бороздил, Не было Кортеса и Пизарро, На пустынном острове он жил. И поэты, струнами бряцая, Тот клочок неведомой земли Именем потерянного рая И преддверьем счастья нарекли. Но в тот самый миг, когда мужчину Обманула женщина впервой, Сорвался в бездонную пучину Дивный остров грезы золотой. Грустно он маячит в океане, Не один корабль его встречал, Но тотчас в береговом тумане Разбивался вдребезги у скал.

ВЫТРЕЗВЛЕНИЕ БАХУСА

Валит валом из ворот Весь народ, Взяли парня в оборот! «Отчего ж ты, брат, невесел? Ведь немало куролесил — Скольких с толку сбил ты, брат! Делал умника болваном, Застилал глаза туманом, Одурачивал рассудки, Выворачивал желудки, В тигров обращал ягнят! Набекрень сдвигали шляпы Мы, в твои попавши лапы, И мелькали в дикой пляске Зданья, улицы, коляски. Неспроста тебя винят! Что ж! Отведай в этой клетке Горький плод своей же ветки; Выворачивай желудок, Потеряй и ты рассудок. Не уйдешь отсюда, брат,— Будешь сам себе ты рад!» Валит валом из ворот Весь народ, Взяли парня в оборот! «Мы тебя, браток, потешим, Языки теперь почешем. Вспомни, старый зубоскал, Как, твое вкусивши зелье, Мы кружились каруселью, Как в глазах у нас темнело, Как в ушах у нас звенело. Получай, чего искал! Из пивной, бывало, выйдем — Солнца на небе не видим, Выпив чертову отраву, С ходу валимся в канаву. Вспомни, старый зубоскал, Как луна хмельною ночкой Нам казалась винной бочкой, Как мы башни и курганы Принимали за стаканы. Вспомни, старый зубоскал! Получай, чего искал!» Валит валом из ворот Весь народ. Взяли парня в оборот! «Козни плесть ты мог неплохо. Отчего ж примолк, пройдоха? Иль не знаешь, как тут быть? Видно, в этой переделке Ты забыл свои проделки И, умаявшись от качки, Стал подобен глупой прачке, Растеряв былую прыть! Но послушай: ведь не худо Улизнуть тебе отсюда. Так беги ж, спасая шкуру, К своему дружку Амуру. Прочь, негодный лоботряс! Улепетывай-ка! Живо! Мы ведь, парень, незлобивы, Но коль снова попадешься, От расправы не спасешься! Что, бездельник? Понял нас? Ну, так вот тебе наказ!»

МУЖИЦКАЯ СЕРЕНАДА

Слышишь? Выгляни в окно! Средь дождя и мрака Я торчу давным-давно, Мерзну, как собака. Ну и дождь! Потоп кругом! Барабанит в небе гром. Спрятаться куда бы? До чего же ливень зол! Мокнут шляпа и камзол Из-за вздорной бабы. Дождь и гром. В глазах черно. Слышишь? Выгляни в окно! К черту! Выгляни в окно! Холод сводит скулы. Месяц спрятался. Темно. И фонарь задуло. Слышишь? Если, на беду, Я в канаву упаду — Захлебнуться можно. Темнота черней чернил. Дьявол, знать, тебя учил Поступать безбожно! Дождь и гром. В глазах черно. Баба, выгляни в окно! Дура, выгляни в окно! Ах, тебе не жалко? Я молил, я плакал, но — Здесь вернее палка. Иль я попросту дурак, Чтоб всю ночь срамиться так Перед целым светом? Ноют руки, стынет кровь — Распроклятая любовь Виновата в этом! Дождь и гром. В глазах черно. Стерва, выгляни в окно! Тьфу ты черт! Дождусь ли дня?.. Только что со мною?.. Эта ведьма на меня Вылила помои! Сколько я истратил сил, Холод, голод, дождь сносил Ради той чертовки! Дьявол в юбке!.. Хватит петь! Не намерен я терпеть Подлые издевки. Дождь и ветер! Шут с тобой! Баста! Я пошел домой!

ДОСТОИНСТВО МУЖЧИНЫ

Да,

я — мужчина! Кто другой С моей сравнится силой? Найдись такой — пляши и пой И не робей, друг милый! Лицом подобен богу я И вынужден признаться, Что пью свободно из ручья, Где небеса струятся. Я горд, что черпать в нем могу, Что тем ручьем владею. Навстречу девушке бегу — Целую прямо в шею! Она красна, что маков цвет. Известно, в чем причина: Стал тесен девушке корсет — Понятно, я ж мужчина. Когда в купальню к ней ворвусь, О, как она заплачет! Ведь я — мужчина, и, клянусь, Немало это значит! Да, я — мужчина, хоть порой Одет весьма плачевно, Но оставлять вдвоем со мной Опасно и царевну. Словцо я знаю, чтоб тотчас Нежнейшие принцессы Меня любили, а не вас, Вельможные балбесы! Да, я — мужчина! Суть мою Вам лира доказала. На ней победу я пою, Мне хныкать не пристало! Ведь вспоены одной рекой, Истоком всех творений, Воззвавшим к жизни род людской, И божество и гений. Тиранов я могу стереть Победным талисманом, Что рад скорей в огне сгореть, Но не служить тиранам. Он против перса вел полки На Гранике продымлен, И на германские пески Швырял развратных римлян. Взгляните: кто это сидит Там, в африканском пекле? Кудряв. Могуч. Огонь кипит В очах, подобных Гекле. Явился отрок молодой, А тот ему надменно: «Ты чуешь? Марий пред тобой На прахе Карфагена!» Велик, хотя и побежден, Он даром не сдается. Ведь и в беде — мужчина он, И мир пред ним трясется. Но внуки жалкие его Все промотали с детства, И не осталось ничего От славного наследства. Эх, племя! Не душа — а пар! Без пользы и без славы Вы прошутили высший дар — Свое мужское право. Кряхтя, с улыбкой неживой Бредут толпой бесполой, Тряся порожней головой, Подобной тыкве полой. Так старый химикус вино Прогонит сквозь реторту — И что ж: название одно, А спирт и крепость — к черту! Едва завидят женский взгляд, Они дрожат, и млеют, И замирают, и скулят — Хотят, да не умеют. Мрачнеют сердцем и лицом… Не зря их зависть гложет: Кто не способен быть отцом, Тот и любить не может! Вот отчего, гордясь собой, Кричу подруге милой: «Да! Я — мужчина! Кто другой С моей сравнится силой!»

МУДРЕЦЫ

Тот тезис, в ком обрел предмет Объем и содержанье, — Гвоздь, на который грешный свет Повесил Зевс, от страшных бед Спасая мирозданье, Кто этот тезис назовет, В том светлый дух, и гений тот, Кто сможет точно взвесить, Что двадцать пять — не десять. От снега — холод, ночь — темна, Без ног — не разгуляться, Сияет на небе луна. Едва ли логика нужна, Чтоб в этом разобраться. Но метафизик разъяснит, Что тот не мерзнет, кто горит, Что все глухое — глухо, А все сухое — сухо. Герой врагов разит мечом, Гомер творит поэмы. Кто честен — жив своим трудом, И здесь, конечно, ни при чем Логические схемы. Но коль свершить ты что-то смог, Тотчас Картезиус и Локк Докажут без смущенья Возможность совершенья. За силой — право. Трусить брось — Иль встанешь на колени! Издревле эдак повелось, И скверно б иначе пришлось На жизненной арене. Но чем бы стал порядок тот, Коль было б все наоборот, Расскажет теоретик — Истолкователь этик: «Без человека человек Благ не обрящет вечных. Единством славен этот век. Сотворены просторы рек Из капель бесконечных!» Чтоб нам не быть под стать волкам, Герр Пуффендорф и Федер нам Подносят как лекарство: «Сплотитесь в государство!» Но их профессорская речь — Увы! — не всем доступна. И чтобы землю уберечь И нас в несчастья не вовлечь, Природа неотступно Сама крепит взаимосвязь, На мудрецов не положась. И чтобы мир был молод, Царят любовь и голод!

РАЗДЕЛ ЗЕМЛИ

Зевс молвил людям: «Забирайте землю! Ее дарю вам в щедрости своей, Чтоб вы, в наследство высший дар приемля, Как братья стали жить на ней!» Тут все засуетились торопливо, И стар и млад поспешно поднялся. Взял земледелец золотую ниву, Охотник — темные леса, Аббат — вино, купец — товар в продажу, Король забрал торговые пути, Закрыл мосты, везде расставил стражу: «Торгуешь — пошлину плати!» А в поздний час издалека явился, Потупив взор, задумчивый поэт. Все роздано. Раздел земли свершился, И для поэта места нет. «О, горе мне! Ужели обделенным Лишь я остался — твой вернейший сын?» — Воскликнул он и рухнул ниц пред троном. Но рек небесный властелин: «Коль ты ушел в бесплодных грез пределы, То не тревожь меня своей мольбой. Где был ты в час великого раздела?» «Я был, — сказал поэт, — с тобой! Мой взор твоим пленился светлым ликом, К твоим словам мой слух прикован был. Прости ж того, кто в думах о великом Юдоль земную позабыл!» И Зевс сказал: «Так как же быть с тобою? Нет у меня ни городов, ни сел. Но для тебя я небеса открою — Будь принят в них, когда б ты ни пришел!»

СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ

Друзья, на коней! Покидаем ночлег! В широкое поле ускачем. Лишь там не унижен еще человек, Лишь в поле мы кое-что значим. И нет там заступников ни у кого — Там каждый стоит за себя самого. Свободы теперь на земле не найдешь — Застыли рабы на коленях. И властвуют злоба, коварство и ложь В трусливых людских поколеньях. И только солдат никому не слуга, Он смерти самой обломает рога! Он страха не знает, робеть не привык, Опасность его не тревожит; Навстречу судьбе он летит напрямик И завтра с ней встретиться может. Что ж, завтра так завтра! А нынче сердца Остаток веселья допьют до конца! Он счастья не клянчит, а в битвах берет. Шлет небо удачу герою. Батрак, тот в земле копошится, как крот. «Здесь, — думает, — клад я отрою!» Он роет и роет, покорный судьбе, А выроет только могилу себе. Вот в замок, где люстры сияют в окне, Сверкают, как сотни жемчужин, Непрошеный гость на горячем коне Прискачет на свадебный ужин. Не даст он подарков, не станет ждать, А выкуп любовью велит подать! С чего тебя, девка, тоска извела? Не плачь, все равно не поможет! Ведь нет у него своего угла, И верность хранить он не может: Простится с тобой — и помчится к другим, Военной судьбою по свету гоним. Вставайте ж, товарищи! Кони храпят, И сердце ветрами продуто. Веселье и молодость брагой кипят. Ловите святые минуты! Ставь жизнь свою на кон в игре боевой, И жизнь сохранишь ты, и выигрыш — твой!

Адельберт Шамиссо

1781–1838

ИГРУШКА ВЕЛИКАНШИ

В Эльзасе замок Нидек известен с давних пор — Обитель великанов, детей могучих гор. Давно разрушен замок — не сыщешь и следа, И сами великаны исчезли навсегда. Однажды — это было в забытый, давний год — Дочь великана вышла из крепостных ворот, Спустилась по тропинке, увлечена игрой, И вскоре очутилась в долине, под горой. Сады, луга и нивы — все незнакомо ей. Близ Гаслаха достигла она страны людей. И города, и села, и пастбища, и лес Предстали перед нею как чудо из чудес. Нагнулась великанша и, радости полна, Крестьянина и лошадь заметила она. Потешное созданье возделывало луг. Стальными лемехами сверкал на солнце плуг. «Ах, что за человечек! И лошадь — с ноготок!» И девочка достала свой шелковый платок. Находку завернула и с этим узелком Вприпрыжку побежала в свой замок прямиком. Домой она приходит, открыла дверь и вот С веселою улыбкой родителя зовет: «Отец! Взгляни, какую игрушку я нашла! О, как она забавна и до чего мила!..» Охваченный раздумьем, старик отец сидел, Вина из кубка отпил, на дочку поглядел: «Да что таи копошится? А ну-ка, покажи, Свой шелковый платочек скорее развяжи». И бережно достала она из узелка Забавную игрушку — седого мужика. Поставила на столик коня его и плуг И, хлопая в ладоши, забегала вокруг. Но тут старик родитель стал хмурым, словно ночь: «Нет, это — не игрушка! Что сделала ты, дочь? Не медля ни мгновенья, назад его снеси. Крестьянин — не игрушка! Господь тебя спаси! Когда бы не крестьянин — не труд его, заметь, — Без хлеба нам с тобою пришлось бы умереть. И навсегда запомни, что великанов род В веках свое начало от мужиков берет!» …В Эльзасе замок Нидек известен с давних пор — Обитель великанов, детей могучих гор. Давно разрушен замок, не сыщешь и следа, И сами великаны исчезли навсегда.

КОРОЛЬ ЖИЛ НА СЕВЕРЕ ДИКОМ…

Когда-то на севере диком Стоял королевский дворец. Король был владыка владыкам, Богач, самодур и гордец. Но вот перед смертью склонялась Седая его голова. Наследников трое явилось: Волк, медведь и сова. И молвил он: «Другу медведю Я чащу лесную отдам. Ни дети мои, ни соседи Не смеют охотиться там! Сова, моя верная мамка! За долгую службу твою Развалины старого замка В наследство тебе отдаю. А волку пустынное поле В стране я оставил родной. Ты, братец, насытишься вволю Телами загубленных мной!» И только он это промолвил, Навеки закрыл он глаза. И градом, и стрелами молний Ударила в землю гроза.

УЖ ТАК НА СВЕТЕ ПОВЕЛОСЬ…

В далеком детстве день-деньской Мать беспощадною рукой Меня лупила розгой. Но быстро движутся года, Пошел я в школу, и тогда Мне стало еще хуже. Не мог я чтенья одолеть. Да вот пришлось! Иначе — плеть! Противиться напрасно! Так под побоями я рос, Не оставляя светлых грез. Но стало еще хуже. Заботы юношеских лет: Все денег, денег, денег нет. Но деньги появились. И потащила наконец Меня бабенка под венец. Тут стало вовсе худо! Ах, распроклятая карга! Я — муж, я — нянька, я — слуга, Дрожу, от страха тая! О детства солнечные дни! О годы счастья! Где они? Где розга золотая?!