Колесо в заброшенном парке
Шрифт:
Предаваясь невеселым мыслям, Мария Михайловна не заметила, как подошла к подъезду шестнадцатиэтажного кирпичного дома. Преложив сумки в левую руку, она решительно надавила на кнопки домофона. Послушав с минуту игру переливчатого сигнала, кляня все на свете, она извлекла из недр болтающейся на плече старомодной кожаной сумочки длинный ключ и вставила его в отверстие домофона. Тот противно запищал и впустил Марию Михайловну в подъезд.
Поднявшись на лифте на восьмой этаж, она открыла дверь холла и, подойдя к 46-й квартире, начала возиться с замками. Один, второй… Из-за двери доносилась
По квартире изысканной птицей порхал небесной красоты женский голос, томно выводящий «Qui tollis pecca-ata mu-undi-i…» Ничего не понимавшая в музыке Мария Михайловна невольно застыла, вслушиваясь в звучащую красоту. Через несколько секунд она ухмыльнулась сама себе и громко крикнула: «Алексей Михалы-ыч! Ужин к скольки готовить?» Ответа не последовало. Голос певицы смолк, отзвучали последние оркестровые пассажи. Большой музыкальный центр в гостиной громко щелкнул окончившейся кассетой.
— Есть кто дома?! — Марию Михайловну охватило смутное беспокойство.
Она поставила сумки в прихожей и почему-то на цыпочках направилась к кабинету хозяина. Открыв дверь, она замерла на пороге. Глаза ее широко распахнулись, а тело начало сводить длительной судорогой. Через несколько мгновений Мария Михайловна распрямилась и опрометью кинулась вон из квартиры. Минуя лифт, выскочила на лестницу и сама не заметила, как бегом преодолела несколько пролетов вниз. Когда она остановилась, чтобы перевести дыхание, до ее сознания вдруг дошел смысл увиденного в хозяйской квартире. Привалившись к стене, выкрашенной бледно-зеленой краской, Мария Михайловна подняла глаза на разбитую лампу дневного света под потолком и завыла.
Выла Мария Михайловна художественно — с переливами, модуляциями, во всю мощь своих легких. Этот леденящий душу вой многократно усиливался акустикой лестничной клетки — он был слышен на всех этажах и мог бы разбудить мертвого. Но музыковед Алексей Михайлович Харченко так и не пробудился. Ибо трудно восстать из мертвых, когда от тебя осталась только нижняя половина туловища.
— …И спасибо за помощь, молодой человек… — кричал пожилой мужчина, брызгая пеной. Никак не удавалось вспомнить, как его зовут.
Вовка мельком огляделся. Вокруг простиралось горное плато, обрамленное заросшими склонами. Слева одиноко ржавела заброшенная одноколейка. Окружающий пейзаж сам по себе не вызывал у Вовки опасений, хотя никак не получалось сообразить, каким же образом он здесь очутился. Однако прямо на Вовку смотрел круглый зрачок пистолетного дула. Это обстоятельство весьма омрачало окружающую идиллию. «Зачем это он?.. Не надо!» Вовка ощутил странную раздвоенность: будто один Вовка обмирает от ужаса под дулом пистолета, а другой молча стоит в двух метрах от первого и с болезненным любопытством наблюдает за происходящим.
Тому, второму Вовке, не было страшно. Наверное, когда тебе чуть больше двенадцати, ты прекрасно осознаешь, что болезнь или смерть может грозить кому угодно, только не тебе.
— Без тебя я никогда не смог бы получить этот ларец.
«Вспомнил! — сказал Вовка сам себе. — Бондарь. Григорий Ефимович. Но ведь он умер! Точнее, его… того…» Вовка не успел додумать, чего «того», — раздался выстрел. Он был каким-то густым, вязким. «Странно… — подумал Вовка. — Ведь это, наверное, должно быть больно. Или хотя бы страшно. Как-никак, меня убивают…» Маленький пистолет вдруг издал вопль какого-то экзотического животного. Вовка наконец понял, что это был не вопль и не выстрел, а телефонный звонок, который гремел над горным плато бесцеремонно и громко. Лицо Бондаря удивленно скривилось и неожиданно разрослось до немыслимых размеров. Поморгав глазами, оно начало истаивать, растворяться в пространстве сна, пока не исчезло где-то за его пределами.
Сев на кровати по-турецки и помотав головой, Вовка дотянулся до журнального столика и поднял трубку.
— Да? — хрипло произнес он.
— Вов, ты спишь? — раздался в трубке голос Стаса.
Вовка опять помотал головой.
— Стас! Сейчас… — он мельком взглянул на зеленое табло электронных часов, — пять утра. Что в это время обычно делают нормальные люди?
— Значит, я могу предположить, что ты не стоишь, а хотя бы сидишь. Или лежишь. Просто не хочу, чтобы ты упал, когда услышишь то, что я тебе скажу.
— «Стас уполномочен заявить!» — хрипло съязвил Вовка. — Что случилось?
— Харченко мертв.
Вовка подскочил на кровати. Затем попытался осмыслить услышанное. Получилось плохо. Он вновь тряхнул головой, чтобы, наконец, проснуться окончательно.
— Стас, ты уверен, что это… телефонный разговор?
— Уже еду, — в трубке зазвучали короткие гудки.
Вовка вновь посмотрел на часы и замер в липком оцепенении, не в силах отвести от них взгляд. На табло горела тревожная ярко-зеленая надпись «SOS», и только спустя несколько долгих тягучих мгновений Вовка понял, что это не латинские буквы, а цифры: «5:05». Наконец часы сдвинулись с мертвой точки и показали шесть минут шестого, семь… десять…
В половине шестого появился Стас. Вовка в одних трусах восседал на табуретке. Взгляд его блуждал за Стасом, ходящим туда-сюда по кухне.
— Вчера допросили возможных свидетелей. Больше всех, конечно, досталось его домработнице — она первая обнаружила то, что от него осталось. Чуть с ума не сошла. Оказывается, домой он пришел уже хороший: «напою жену, обниму коня…» Купил дорогущего вина и заказал ей на ужин какую-то экзотику. Чуть ли не свинину со взбитыми сливками.
— Да ну! — Вовкины глаза сверкнули восторгом исследователя.
— Не отвлекайся, кулинар! Домработница пошла за продуктами. А когда вернулась, застала «картину маслом».
— Бедная домработница…
— Верхнюю часть туловища, начиная с головы, буквально засосало в монитор компьютера. От него будто откусили половину. Представляешь?
— Смутно… — поморщился Вовка.
Стас зачем-то снял со стены большой половник, покрутил его в руках и водрузил на место.
— Знаешь, тебе удалось меня запутать, — сказал Вовка. — Теперь, сделай милость, озвучь хотя бы одну версию. Какие идеи у милиции?