Колесо в заброшенном парке
Шрифт:
— Маэстро! — услышал он оклик, но не стал оборачиваться. Скорее всего, это не ему — в Вене мало кто знал его в лицо.
— Маэстро!! — Крик уже ближе, затем топот бегущих ног и чья-то легкая рука легла на его плечо. — Постойте, маэстро Антонио!
— Давно никто меня так не называл, — проговорил он, медленно поворачиваясь. — Тем более по-итальянски.
— Вы не узнаете меня?
— Нет, синьор.
Он внимательно вглядывался в открытое приятное лицо молодого человека лет двадцати, стоящего
— Нет… Увы, нет. Простите…
— Я Гуарески! — молодой человек растерянно улыбнулся. — Неужели вы не помните, Учитель?
Лицо Виральдини изменилось. Морщины разгладились, и в них на мгновение проступила светлая кожа. И глаза стали такими… да-да, совсем такими, как тогда, в приюте «Ospedale del Pace», когда самые сложные произведения начинали звучать так виртуозно и непринужденно, будто их исполняли Ангелы по вдохновению Творца. Робкая и беззащитная улыбка вдруг осветила его лицо. Гуарески с болью смотрел на своего учителя, думая о том, что, наверное, последний раз маэстро улыбался очень давно.
«Боже, сейчас ему должно быть лет тридцать пять, а выглядит уставшим от жизни стариком…»
— Не называй меня учителем, сынок… Считаться моим учеником сейчас мало чести.
— Если бы не вы, Учитель, я никогда не стал бы музыкантом, а сгнил на судоверфи! — горячо возразил Гуарески. — И никогда бы не научился отличать хорошее от дурного. Вы дали мне школу и привили вкус. Разве этого недостаточно, чтобы боготворить вас? Как же я могу от вас отказаться? Ведь тогда получится, что я предал вас. А учителей нельзя предавать!
— Это не предательство, — попытался успокоить его Виральдини. — Это… элементарная осторожность, пойми… Ведь мне уже все равно, а тебе может только навредить. Ты молод и талантлив. Я помню, как ты играл… И каким же при этом шалопаем был…
— Да я таким и остался, Маэстро, — широко улыбнулся Гуарески.
— А чем ты занимаешься сейчас? Не бросил музыку?
— Что вы! Я первая скрипка в оркестре «San Mose».
— Оркестровая аристократия…
Гуарески смутился.
— Ну, не знаю… Может быть. Эти четыре дня мы в Вене на гастролях.
— Так это вашими афишами оклеены все стены города. Мне бы хотелось сходить в театр, но… жаль, не получится…
— Как же так, Маэстро! — воскликнул Гуарески, но тут же понял, что Учитель не может себе позволить даже билет на галерку.
— Обязательно приходите, я проведу вас!
— Упаси тебя Бог! Ты хочешь, чтобы тебя выгнали из Оперы? О, молодость, беспечность… Ты хороший человек, Джанни. У тебя открытая, широкая душа. Оставайся подольше таким, прошу тебя… Но не надо что-то делать из признательности, из чувства долга. Не надо жалеть меня. Со мной случилось то, что должно было случиться… Я знал, на что шел. А ты… ты талантлив. Береги свой талант. Это ведь большая ответственность. Нет, не передо мной — перед Богом!
— Но…
— Послушай. Не станешь ведь ты общаться с чумным. Подавать руку прокаженному…
Виральдини развернулся и ушел прочь, мгновенно затерявшись в пестрой венской толпе. Растерянный Гуарески почти сразу потерял его из виду. Незнакомый город поглотил Учителя словно песчинку. Куда идти? Где искать? Венская толпа не могла дать ответа…
— Я обязательно найду вас, Маэстро! — крикнул он в пустоту толпы.
Гуарески не обманул Учителя. Через два дня в бедном пристанище композитора Антонио Доменико Виральдини с глухим скрипом отворилась дверь. На пороге стоял Джанни Гуарески с привычным по приюту совершенно хулиганским выражением лица и с корзиной в руках. В корзине уютно возлежала всякая вкусная снедь и темно-зелено поблескивала объемная емкость, в венском просторечии именуемая «Подруганка». В ней плескалось нечто влекущее, манящее, конечно же, зовущее. И обещающее мимолетное утешение в горестях быстротекущей жизни.
Опережая протесты Учителя, Гуарески быстро проговорил:
— Маэстро, я ненадолго. По делу!
На столе в мгновение ока появилась вышеупомянутая бутылка и причитающиеся к ней аксессуары: четыре вида сыра, темная сырокопченая ветчина, свиная вырезка с черносливом, сухая охотничья колбаса, шейка, запеченная с чесноком и майораном, и румяный венский каравай.
— Вино еще из венецианских запасов, — заливался соловьем Гуарески, не переставая выкладывать закуски.
«Из мирного времени…» — пронеслось в голове у Виральдини.
— …А все эти вкусности куплены здесь, в Вене, в лавке какого-то… Штрауса. Он уважает музыку и обещает своих детей и внуков обучить музыкальному искусству.
— Вероятно, обучит… — произнес Виральдини, только чтобы прервать этот словесный поток, призванный усыпить его бдительность изгнанника.
— Конечно, обучит, — подхватил Гуарески. — Но это его дело. Я-то здесь совершенно с другой целью.
— С какой же, позволь полюбопытствовать?
— Мне безумно хочется выпить за ваше здоровье, Учитель.
Виральдини приложил ладони к лицу и усмехнулся.
— Достойный повод, мой мальчик.
— Вот и я так подумал… Ведь такого вина вы не пили давно, и я…
— Я давно не пил вина, — перебил его болтовню Виральдини. — А теперь присядь. И расскажи, как ты меня нашел.
Джанни обвел глазами комнату. При входе в жилище своего некогда прославленного Учителя он лишний раз понял — Маэстро бедствует, как никогда. Полуподвальная клеть из двух комнат с нужником налево от коридора. Подобие окна под неровным потолком. Старый клавесин в углу под поблекшими, но наверняка не потерявшими благодати изображениями Спасителя, Мадонны и Анны Павийской. Деревянный стол, два плохо отесанных табурета. Совершенно голые стены…