Колесо в заброшенном парке
Шрифт:
— А вы? — перебил его Добрыня.
— Я? — мужик слегка растерялся. — Стрелку сторожу.
— А, так вы стрелочник… — догадался Добрыня.
— Тот самый? — добавил Бурик. Он вспомнил, что именно стрелочник почему-то всегда и во всем виноват.
— А стрелку нечего дергать, — проигнорировал вопрос мужик.
— Так она ведь ржавая, да и все равно тут ничего уже не ходит, вон куска нет… — Бурик показал на участок ржавого рельса, который обрывался, чтобы через полтора метра начаться вновь.
— Для
— Что ходит? — насторожился Добрыня. — Поезд с птицефабрики?
— Да кто их поймет, с какой фабрики… — мужик чихнул, утерся и посмотрел в сторону.
— С яйцами? — выпалил Бурик, припомнив теткино «яйцы возють».
— С яйцами — это конь! — парировал мужик. — А поезд — он с вагонами.
— А вагонов случайно не три? — с усмешкой спросил Бурик, но Добрыня легонько ткнул его локтем в бок. Мужик внимательно посмотрел на Бурика.
— Может, и три… А ты почем знаешь?
Бурик и Добрыня переглянулись. Чтобы скрыть неловкость, Добрыня начал глядеть в сторону сереющей вдали птицефабрики и напевать на мотив какой-то древней песни: «Ах, МПС, МПС, МПС! Твой паровоз зеленый…»
— Так паровоз не зеленый, — медленно промолвил мужик, так же внимательно глядя на Добрыню и почесывая давно не стриженую бороду. — Черный он…
— Старинный? — продолжал спрашивать Бурик.
— Да уж куда старее… Я и сам не молод…
Новый собеседник подошел к стоящей неподалеку ржавой колонке и принялся двигать большой тяжелый рычаг.
— Давайте, я помогу, — предложил Добрыня, и, не дожидаясь ответа, подошел и вцепился в рычаг.
Старая колонка издавала сдавленные горловые звуки, как будто ее душили. Мужик наклонился, подставил ладони под струю воды и принялся основательно умываться.
— Так вы нам толком скажите, есть тут поезд или нет? — не отступал Бурик.
— Немножко есть… — уклончиво ответил мужик, фыркая и отплевываясь. Через некоторое время он выпрямился, последний раз провел ладонью по лицу и, кивнув на ведро, поинтересовался: — А это что у вас? Картошка?
— Нет, — ответил Добрыня, — бананы.
— Сам ты банан! — отрезал Бурик. И обратился к мужику: — А давайте ее испечем? А то есть уже хочется.
— Можно… — мужик явно оживился.
Костер решено было развести прямо между рельсами («Ничего шпалам не сделается…»).
— Ну-ка, молодежь, шуруйте за хворостом.
Хворост ребята собирали молча.
Когда Бурик с Добрыней вернулись, нагруженные охапками веток, между рельсами уже возвышался аккуратный домик из щепок и сухих деревяшек. Мужик достал из кармана даже не пожелтевшую, а почерневшую от старости газету, развернул ее и стал внимательно изучать. Это была «Правда» за 8 ноября 1974 года.
— «Празднуя очередную славную годовщину Великого Октября, мы с особым трепетом
Бурик лихим ковбойским движением выхватил из заднего кармана зажигалку, подкинул на ладони и тут же уронил.
— Ой… — смущенно сказал он.
— Сюда ее! — скомандовал новый знакомый, хищно косясь на ведро с картошкой.
Расселись. Мальчишки приткнулись друг к другу на одном рельсе, мужик сел напротив.
— Михеич я, — представился он. — Ну а вы-то, мальцы, кто будете?
— Саша, — ответил Бурик.
— Доброслав.
Повисла пауза.
— А что такого? Меня зовут Доброславом.
— Да не, я ничего… — Михеич усмехнулся в бороду и начал разводить костер.
Хворост уютно потрескивал.
— Когда я был маленький, — сказал Бурик, задумчиво глядя в огонь, — мне казалось, что по рельсам можно добраться в любую точку Вселенной. Хоть на Марс, хоть в другую галактику…
— По рельсам все можно… — непонятно отозвался Михеич.
Добрыня внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
Бурик потянулся к ведру с картошкой, но Добрыня, легонько ткнув его в бок, сказал:
— Погоди, рано еще. Пусть угли появятся.
Михеич согласно кивнул.
— Да знаю я… — слегка обиженно бросил Бурик.
Солнце обреченно клонилось к закату. Уютно догорал костерок между рельсами. Картошка покоилась в потрескивающих углях, присыпанная золой. Ветер милостиво сменил направление, и вместо запаха птицефабрики воздух наполнился ароматами полыни и зверобоя.
— Еще не готова, — сообщил Михеич, выкатывая палкой из костра закопченный шарик картошки.
— А соли-то у нас нет, — вспомнил Добрыня.
— Ага… — согласился Бурик. — Я как-то не сообразил, когда картошку брали. А у вас нет случайно?
— Эх, молодежь… — вздохнул Михеич, и, закашлявшись, поднялся. — Сейчас вынесу.
С этими словами он направился в свою сторожку.
— Ты чего меня все время пихаешь? — спросил Бурик, когда Михеич удалился на почтительное расстояние.
— А чего ты болтаешь про этот поезд?
— Я? А что тут такого? Тайна, что ли?
— Может, и тайна…
Бурик вдруг почувствовал глухое раздражение.
— Ты со мной, прямо как Михеич разговариваешь, — он передразнил, покашливая. — «Кхе-кхе… Может, и тайна…»
— Да? А ты этого Михеича давно знаешь? — в голосе Добрыни слышались нотки сарказма.
— Не больше твоего.
— Вот и не болтай лишнего! Договорились же…
— Насчет поезда мы с тобой ни о чем не договаривались! — раздражение в душе Бурика начало уступать место непонятной досаде. — О нем вообще разговора не было.