Количество ступенек не имеет значения
Шрифт:
– Эй, парень! – послышался весёлый голос сзади. – Кажется, на одной остановке сходим…
Он обернулся – в проходе стоял Щербатый и улыбался.
– А-а-а, – неохотно сказал, – откуда едешь?
– Бухали там, бухнём и тут, – Щербатый уселся рядом и толкнул его в бок. – Лёха, а с тобой, оказывается, бабы едут.
Действительно, две штуки баб сидело. Одна – лет двадцать пяти, похожая на третью мировую войну и без передних зубов; вторая – шестнадцати-семнадцати лет с миловидным круглым личиком и маленькими быстрыми глазками.
– Эй, девочки, а давайте к нам, у нас водочка есть, – позвал их Щербатый
Девочки жеманиться не стали и с готовностью сели рядом. Водку они пили, не закусывая – нечем было, но пьянеть не пьянели.
– Короче, так, – шепнул ему Щербатый, – берём их с собой в посёлок. Жить будут у тебя – ты всё равно один. Я буду с малолеткой, а ты бери ту каргу дикую…
– Что-то быстро у тебя получается, – сказал Алексей. – Если они жить будут у меня, то с малолеткой буду я, а не ты.
Щербатый вскочил на ноги, но потом раздумал и опять сел. Вытащили ещё бутылку. Со второй стало веселее, и в вагоне явно потеплело. А к ним как-то незаметно присоединились ещё двое: плечистый, лет тридцати пяти, и постарше, где-то под пятьдесят, с огромными, кирзовыми руками. Положили нож на газету, достали опять, плюс сало там, огурчики солёные. Сидели. Щербатый взял каргу и пошёл в туалет. Алексей равнодушно глотал водку, а малолетке явно понравился крупный, плечистый красивый парень. Она потихонечку так придвигалась к нему, придвигалась, пока не устроилась очень уютно под небрежно обнимающей её гибкую девичью спину крепкой рукой и голову свою положила тому на грудь. Но, развалившись на сиденье, улыбаясь, плечистый начал вдруг ударять её сперва плашмя ладонью, а потом и кулаком. Сначала малолетка принимала это за игру, но кулак бил всё сильнее, и она заплакала.
– Сдвинься к окну, – сказал Алексей.
Малолетка мгновенно переместилась, и он сел между ней и парнем.
– Фраер вонючий, – удивился плечистый, – ты с кем связался, падло? А ну встал, быстро!
– Хватит, наигрался уже, – тихо ответил фраер.
Они вытащили его в тамбур.
– Всё, петух, приехал! – у Кирзового щёлкнул нож-бабочка.
Но тут вошёл проводник и, особенно не глядя на троих, посвистывая, стал открывать дверь наружу. Ворвался свежий, морозный ветер, замелькали близкие огни, поезд замедлял ход.
– Ми-и-кунь, – с видимым удовольствием заорал проводник.
Двое сошли, а Алексей пошёл обратно доедать сало, оставшееся на столике, – голодный был с пустой водки и нервов. Наконец вернулся ленивый Щербатый с такой же ленивой, равнодушной сейчас каргой и отправился сразу спать. Потом женщины отдельно поехали дальше на Север, а Алексей со Щербатым вышли на следующей остановке, станция Вожская она называлась.
Город Микунь, тысяч на восемь жителей, был главным административным центром на этом участке земли. Сразу на привокзальной площади стояло всё, что было нужно для города такого масштаба: скульптура – серп и молот во весь рост, с приклеенным к этим двум инструментам рабочим, совмещённое здание исполкома и районного комитета партии, школа, пустой универмаг, а чуть поодаль – бревенчатая изба детского сада со стоящим в снегу гипсовым пионером в шортах и больница, окружённая покосившимся деревянным забором. Так вот, как-то раз во время одного из походов в лес Алексей заблудился и вышел только через три дня с обмороженными по
– Знаешь, Лёша, дам-ка я тебе направление в больницу, – сказал Александр Терентьевич. – Ничего особого у тебя нет, но полежишь, отдохнёшь. Опять же тепло там, слышал, топят хорошо…
И Алексей поехал отдыхать. В палату натащил себе книг. И читал, читал целыми днями. «Максим Максимыч», «Бэла», «Повести покойного Ивана Петровича Белкина», «Вешние воды» – во весь голос звучала для него музыка русской классики. Это было ещё время, когда хотелось не забыть.
Ну а проснувшись, увидел её. Любовь была тоненькой, высокой девушкой и хотела познакомиться с ним.
– Я здесь работаю, в детском, – сообщила. – Я вообще люблю детей. А живу в общежитии, рядом. Заходи.
– Меня уже выписывают, – сказал Алексей. – Вот выпишусь и зайду. Ты завтра дома?
И он зашёл, предварительно купив бутылку «Андроповской». Прошёл по тёмному коридору и постучал в дверь.
– Знакомься, – сказала Любовь, – это Юра, врач. Он уже уезжает, я его друг, у него были тут такие неприятности, а я помогала, я вообще очень сильная.
Когда немножко выпили, Юра смущённо поднялся и ушёл, тихо сказав:
– Мне на дежурство.
Смеркалось. Они сидели друг напротив друга и молчали, а в соседней комнате, где жили офицеры МВД, включили магнитофон с итальянцами.
– Давай я тебе погадаю, – сказала.
– Ты ж не увидишь, темно.
– А это неважно. Вот, смотри – ты будешь женат только один раз, и у тебя будет двое детей.
– А сколько я буду жить?
– Не знаю, про это я не умею.
– Вот интересно, – озадаченно пробормотал Алексей.
– Ну раз тебя жена и дети не интересуют, – рассмеялась Любовь, – я тебе брусничный чай заварю. И знаешь, просьба к тебе: не приноси, пожалуйста, больше водку там, спиртное. Ведь можно обойтись без этого.
Когда Алексей вернулся в посёлок, первым встретил Александра Терентьевича. Тот оглядел его, улыбающегося, и покачал головой:
– Экий, право, ну прям-таки сияет весь – наверное, барышню встретил. Кстати, Лёша, ты никогда в похоронной команде не участвовал?
– Нет, а что?
– Будешь. В штабе приказ висит. Я тоже там.
Алексей особо не удивился – похороны так похороны. Только спросил:
– А кого?
– Человека, – ответил Александр Терентьевич, – человек умер.
Вообще все эти посёлки представляли собой концентрацию обслуживающего и надзирающего персонала для уголовников. И жизнью каждого такого посёлка и зоны рядом с ним вполне по-монархически правил какой-нибудь майор или подполковник, являющийся по должности начальником штаба, всемогущий «хозяин» этих мест. Ну и как при любом монархическом режиме, наиболее ненужные этому режиму люди были местные образованные без погон и прямо не занятые в надзоре. Вот их и посылали то по разнарядке собирать сено в Коми-деревне около Ухты, то закапывать по плану перехода на самообеспечение три тонны украинской картошки в болотистую, ничего не рожающую землю, то на похороны и при жизни никому не нужного человека.