Коллекция «Этнофана» 2011 - 2013
Шрифт:
Лежавший без сознания Эфраим, уже не мог знать, что происходило далее, после того как он отключился. Подбежала личная охрана владельца жемчужины, затем римские смотрители порядка. Разняв с трудом разгорячившуюся толпу, они забрали с собой полуживого Эфраима, находящегося на грани смерти. Жемчужина была возвращена, а похититель наказан.
Глава шестая. Падение в бездну
Темнота здесь была абсолютной. Я словно ослеп. Или умер, похороненный в мрачной могиле… И эту сумрачную тишину не нарушали практически никакие звуки, лишь холодный воздух пронизывал пустоту, не давая заснуть. Окон не было, постели тоже, даже ведра. Солома на полу воняла мочой.
Сколько минуло времени, сказать я не мог. Открывал я глаза или нет, разницы не было. Ни луна, ни солнце не заглядывали сюда, чтобы можно было отметить на стене дни. И часы превращались в долгие ночи, так мне крайней мере казалось. Здесь просто невозможно было понять, когда наступает день, а когда опускается ночь. В этом мрачном безмолвии всегда царил мрак и безнадежность темной ночи. Ни тепла, ни света, и никакой надежды. В этом месте время словно замерло, остановившись в той точке безнадеги, когда человек погружен в отчаяние. И нет никакого желания бороться, зная, что ты не можешь ничего сделать. Ты не можешь покинуть эту тьму, а возможно просто напросто погряз в ней… навечно.
Боль постоянно напоминала о себе, то утихая, то вновь возвращаясь. Тупая ноющая боль, в тех местах где меня били. Да во всем теле… Меня лихорадило, губы высохли и растрескались. Я старался не шевелиться, и поэтому приходилось в основном лежать неподвижно. Я спал, просыпался и засыпал вновь. Трудно сказать, что было мучительнее — спать или все же бодрствовать. Когда я засыпал, приходили тяжелые сны — мрачные и тревожные, полные крови и вероломства. Ну а когда бодрствовал, то, не имея другого дела, покорялся думам, которые были еще хуже кошмаров. Воспоминания…
Я не мог понять, сплю или бодрствую… Из пугающей тьмы выползали воспоминания — такие яркие, словно сон. А ведь совсем недавно, казалось жизнь выравнивается и налаживается. Мы строили планы и надеялись на что-то. Еще недавно мы находились среди толпы, среди буйно живущего города, суеты и толкотни — мы находились посреди полноценно живущего мира, который окружал нас своими нитями и законами, правилами и отсутствием таковых, справедливостью и бесчестием. И вот теперь все это ушло в никуда, оставив эту пустоту, как снаружи, так и внутри меня. Как внезапно все изменилось. Что я успел понять?
Все сложилось в какую-то нелепую ситуацию, утянувшую меня на дно. Началось наверное все это чуть больше года назад, когда римские свиноеды осудили моего отца. Осудили только за то, что он был рядом с местом беспорядков. Такая дикая случайность, когда человек подвернулся, только из-за того, что оказался не вовремя в том месте, где даже не должен был быть. И начался тот немыслимый круговорот, изрядно ударивший по укладу нашей налаженной жизни, и неизменно перечеркнул все, изменив до неузнаваемости.
Был ли отец виновен? Они не хотят в этом разбираться — им нужен виновный — и они его нашли. Вместе с другими, такими же несчастными. Сотни
Я не стал добиваться защиты ни для этих невинных, ни для отца. Я бросил их… его. Я был, как и все, напуган за близких, за тех близких что еще оставались с нами, за сестру. Я боялся тогда привлечь ненужное внимание. Чувствовал себя ужасно, словно это я вынес смертный приговор для своего собственного отца… Да ведь так оно и было. Бросив отца одного против «Римской справедливости и меча правосудия» я отдал его, словно разменную монету, взамен безопасности. Не для себя, а для младшей сестры, Мары. Я пожертвовал собственным родным отцом… и чувствовал себя от этого приниженным нечестивцем, словно мое решение, жесткое и трудное, чтобы решиться, обрушило на меня гнев божий.
Тогда-то я и ступил на этот край бездны, в одном шаге от падения во тьму пустоты, удерживаемый лишь одной сестрой, моим маленьким солнцем, единственным ради чего стоило умереть, и пожертвовать чем угодно. Я лишился надежды и веры. Я оттолкнул от себя всё, во что верил с детства, всё, чему учил отец. Я отрекся от Бога. От Бога, который не защитил своего верного слугу от несправедливых мучений. Я проклинал его, и всех его пророков, и мессию, которого все ждали, возлагая все надежды на Великое спасение и очищение. Нет, не яотрекся от Бога — я осознал, тогда, что это Онотрекся от своего народа, бросив их решать свои проблемы самим, не надеясь ни на кого, и ни чью защиту. Каждый отвечал за себя, и только за себя, и свою жизнь, которую он выбирал. И я выбрал…
И все то время, что отец был вынужден терпеть ужасные каторжные муки, я не навещал его, боясь взглянуть в глаза. Боялся… Поймет ли он меня, и мои трудные решения? Я знал, что он смирился бы со всем, чего бы я не сделал… и простил. Он прощал всех, и не испытывал ненависти ни к одному человеку. Таким я его знал, и сохранил в своей памяти. Я знаю, что он бы простил меня, но я сам никогда не смог бы простить себя. И поэтому не хотел приходить к нему. А ведь отцу тогда как никогда в жизни нужна была поддержка от близких, и особенно от меня. Именно это — мое отсутствие — убивало его все это время. Он понимал и прощал, но ждал от меня поддержки, которой не было, день за днем, месяц за месяцем. Мы оставили его. Я оставил его…
И вот, когда я недавно все же решился навестить отца, смирившись со своим решением, спустя год после того злополучного ареста и обвинений, кара настигла меня. Сейчас я думаю именно так. Я наказан… Все то что скопилось за этот злосчастный год вылилось огромным комом возмездия на меня. И я только мог надеялся, что все это не затронет мою бедную Мару. Мою маленькую ни в чем неповинную сестренку. Виновен был только я, и именно я заслуживал всего этого, и был готов принять на себя удар за всё.