Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Шрифт:
— Ага, найди такого, чтоб с тобой поспорил. Перетолчешь — мельче, чем в ступе. Пропади пропадом это и Чалбышево! Стояло бы на тракту — и горя бы не знал: сел на автобус бы — и там! — и любо б дело.
— Кто ж виноват?
— А я виню кого, ли чё ли?
— Поедешь?
— Нет.
— Поедешь.
Послезавтра Марфе исполняется пятьдесят пять лет, и ей очень бы хотелось, чтобы на вечеринке, ею затеваемой, присутствовал обязательно их кум, Мешалкин Павел Денисович, житель деревни Чалбышевой, переехавший
— Все! Не поеду, зря не балабонь.
— Я не балабоню, а говорю русским тебе языком: поедешь.
— Твоим русским доски бы строгать на пилораме. Или золу из печки выгребать вон… Не поеду.
— Поедешь.
— Ой, ну ладно, отстань, отвяжись… Завтра будет, завтра и поговорим. Ты сколько куриц зарубила? — поспешил сменить тему Семен.
— Двух петушков молоденьких да ту, старую, плешивую. Все равно уж не неслась. А чё, не хватит, что ли, думаешь?
— Да я откуда знаю. Хватит, наверно. Не до Рожесва же гулять-то собирашься. Так можно и скотину всю сожрать. Сколько тут будет-то?
— Ну сколько… Да немного. Человек двадцать — так. А если кума… Поедешь?
— Не поеду.
— Если привезешь кума с кумой, то — двадцать два. Только едва ли она по такой непогоди-то захочет. Засухо-то силой никакой ее из Чалбышевой не вытянешь. Но ты уж постарайся там, поуговаривай.
— Тьфу!
— Восемь мужиков и четырнадцать… нет, двенадцать баб… да мы с тобой. Наташку не позвать, дак потом сплетен злых не оберешься.
— Нас-то чё считашь. Может, кто не придет?
— Как это?!
— Мало ли… я просто…
— Да брось ты — не придет! Кому чё дома-то счас делать? Я все боюсь, не заявились лишние бы.
— Как это — лишние? Без приглашенья-то?
— А совести-то у некоторых людей… найдут заделье — и припрутся. Гнать же не станешь.
— Ну и пусть приходят, хоть вся Ялань пускай нагрянет… Спать я пойду. Постелено там?
— Ты чё?! Время-то — пятый час…
— Ну дак и чё?
— Дак ведь заспишься.
— А ты не бойся, не засплюсь. Постелено?
— Да кто тебе там постелил… Сейчас, закончу вот…
— Стели. А я пойду пока из бочки воды вычерпаю. Поди, уж полная там набежала — лило весь день.
Марфа, взбив подушки и перину, постелила в горенке постель, после чего собрала с полу в прихожей, где работала, разлетевшийся пух, взяла таз и ведро и понесла все это в амбар.
В дом муж и жена вернулись вместе.
Снимая у порога калоши и стряхивая с головы и с плеч капли дождя, Марфа ворчит:
— Это чё ж такое, батюшки. Небо, видно, прохудилось. Льет и льет, льет и льет. И до каких же портак оно будет?.. Видать, до снега.
— Да, — говорит Семен. — В такую погоду путний хозяин и собаку со двора не выгонит.
— Ты это о чем?
— Да
— Ну а когда?
— Опаливай, опаливай. Я спать пошел.
— Иди спи. — Марфа взяла с табуретки ощипанную курицу и подалась с нею на кухню. — Тронулся уж… в четыре часа дня спать ложиться.
Семен, стоя в другой комнате перед кроватью, замер со стянутой на голову рубахой, дослушал то, что говорила Марфа, и, бросая рубаху на заваленный выстиранным, но не отглаженным еще бельем стол, ответил — себе, скорее, чем Марфе:
— А чё еще… в такую хлюзь? Не бабочек же ловить.
Падая в постель и скрипя пружинами кровати, Семен не расслышал, что прокричала ему с кухни Марфа. Устроившись удобнее, переспросил он:
— Чё ты там?
— Я говорю, кино по телевизору сёдня какое-то.
— Какое?!
— Любовное, говорят.
— Ну и хрен с ём, с кином. Все равно света Мишка вам не включит: деньги в колхозишке давали.
Семен уже дремал, когда Марфа, справившись с делами по хозяйству, разделась в темноте и перелезла через него на свое место — у стенки.
Начало светать. Уже можно было различить на подоконниках горшки с геранью и петуньями. Марфа проснулась первой и чуть раньше обычного. Сон ее перебило какое-то особенное беспокойство. За окнами было тихо, если не считать за шум напирающий на стекла легкий ветерок и звонко шлепающие в палисаднике капли. Марфа лежала на боку, лицом к стене. Приподняв голову с подушки, она прислушалась: не кажется ли? Не поворачиваясь, она ткнула пяткой мужа.
— Э-э…
— У-у…
— Слышишь?
— Слышу.
— Чё ты слышишь?
— Тебя.
— Да ты послушай-ка, дождя-то будто нет.
— Ну и чё?
— И ветерок.
— Ну и чё?
— И капли — редкие вон…
— Ну дак и чё?
— Да ты проснись!.. Дождя-то будто нет… И небо ясное.
— Надолго ли?
— А может, и наладится?
— Хрен с ней, пусть ладится. Не скидывай одеяло!
— Ты чё, не выспался? Давай вставай. Хватит валяться. Сутки дрыхнуть будешь?
— Ну и чё?
— Ну и вставай!
— Вставай, если тебе надо.
— Через тебя мне, что ли, перелазить?
— Перелезешь. Чё, в первый раз…
Марфа перевалила через Семена ноги, села на него, как на бревно, и скатилась на пол.
— У-ух, кор-р-рова барова, — простонал Семен.
— И ты подымайся. Дров помельче наколешь — мне воду надо будет греть: в кухне добелить и пол вымыть в избах. Мишка Керогаз вон уже прошел — свет скоро загорит. Вставай давай, а то спихну счас. Потом некогда будет — на Пятачок… да к бригадиру за конем побежишь… Время самое просить, пока с похмелья он, а опохмелится — и не допросишься. Вставай-ка.