Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е
Шрифт:
— А конь?
— Да хрен с ём! Конь. Сам раз заехал, пусть стоит. А рассветат, и выташшым… Еще-то глубже вряд ли засосет?
Придерживаясь сначала за круп и холку коня, затем — за хомут и дугу, они прошли по оглобле.
— Посветь-ка, а, — сказал Костя, готовый прыгнуть.
Семен зажег спичку, поднял её над головой. Костя примерился и прыгнул.
— Ну как, нормально?
— Да нормально.
— Не зыбко?
— Нет, твердо.
— Ты отошел? Посторонись-ка, то сшибу же…
— Давай, давай…
— Ох-ха, а склизко-то! Фу ты, а ноги-то как затекли.
Костя отыскал на слух Семена и помог ему подняться.
— Пойдем?
— Пойдем. Я только руки сполосну.
Заржал Гнедко. Эхо куда-то понеслось, ударяясь впотьмах обо все встречное. Собаки, услышав его, залаяли дружнее.
— Залез, паршивец бригадирский, сиди теперь тут до утра, своей мозгой-то покрути… ум бы тебе — ну, хошь бы бабий… Костя, ты где?
— Да вот он я. Ну и куда?.. На лай собачий, а? На огонек ли?
— Собаки-то со всех сторон… На огонек уж лучше. Огонек — тот все на месте, а собаки… ненадежно.
Прислушиваясь к шагам друг друга, они стали подниматься по склону, не теряя из виду желто-красный маяк, который для них будто и засветил не ложившийся до сей поры хозяин.
— Гора.
— Гора-а.
— Крутая вроде.
— Да, крутая.
Преодолев подъем, они приблизились к «маяку» — свету, цедившему покойно из окна.
— Сейчас мы, парень, все узнам. Не спят еще вон люди добрые.
— А может, только что поднялись?
— Может. Постой-ка тут.
Наткнувшись на изгородь палисада, Семен перелез через нее и, пробравшись сквозь какие-то кусты, судя по запаху — смородины, прильнул к оконному стеклу. Во дворе заскулила собака: она, мол, дома, она не спит, а стережет дом, и в палисад — туда еще, мол, можно, а вот в ограду только суньтесь.
Свет горел в другой комнате, на кухне, вероятно, по стене которой моталась тень от суетившегося там человека, похоже, женщины. Разобрать было трудно, так как лампа, скорей всего, стояла на шестке, скрытом от Семена казенкой.
— Блины собирается варганить, — сообщил Семен.
— Баба? — поинтересовался Костя.
— Ну не мужик же. Баба. Да еще какая — в теле.
— А может, и оладьи, — пошутил проголодавшийся Костя.
— Может, и оладьи. Тесто в чашке месит.
— Вовремя мы в гости подоспели.
— Ага. Как угадали прямо. Вдова бы, дак…
— Погреться бы, не до вдовы уж.
Козанками пальцев Семен постучал по стеклу и позвал:
— Хозяйка!
В проходе, ведущем из кухни, загородив собою свет, выросла фигура и, не переставая мешать что-то в чашке, направилась к окну.
— Идет, — сказал Семен. — Грудь, как… прямо… но… колышется.
— Угу, — ответил Костя, бряцая — продрог, промокший-то — зубами.
— Кто там?! — спросила женщина.
— Свои, деушка. Путешественники.
— Чего
— Скажи-ка нам, что за деревня это, милая… Мы с другом малось заблудились…
Окно, порвав с треском полосы наклеенной к зиме бумаги, резко вдруг распахнулось.
— Кто, кто-о-о!!
— Путе… — Семен почувствовал, как лицо его залепило чем-то сырым и тёплым.
— Пут-тешественн-ннички! Свинья ты нескребенная! Заблудились малось! Я вот счас вас выведу! Я покажу вам счас, что это за деревня! Вы ее разом у меня узнаете! Кобели приблудные! Несчастные пропойцы! Я счас ухватом-то…
Семен выскочил из палисадника довольно быстро, расторопней, чем в него забрался.
— Костя! Костя! Где ты?! Это…
Костин топот слышался уж далеко внизу.
С горы неслось:
— Штобыч бы вас параличом обоих распластало! Ноги бы вам там повывертывать, в потемках-то! Пьют, пьют — и захлебнуться все никак не могут, проклятые! Я ему, вшивцу, к лету седня кепку новую купила! Фига вот тебе — не кепка! Лучше бичам отдам, чем на тебе ее увидеть!..
Семен на бегу вытирал с лица, нюхал и стряхивал с пальцев тесто, слушал, как впереди шумел водою Костя, и отрывисто, словно отбивал кому-то телеграмму, соображал:
— Тесто кислое — Кум любит оладьи — Кепка — Кепку жалко — Куртюмка — Вшивец — Костя уже переплыл — Не научился в детстве плавать — Конец света…
В Ялани запели петухи.
1976
Николай Коняев
Из цикла рассказов «Дерево»
Третье начало — дерево. Постоянная природа его — поддаваться сгибанию и выпрямлению. Создает кислое.
Дерево Рая
Назвать дерево именем — этот несомненный буддизм был близок и понятен нам…
Да и что было в детстве?
Отец — тяжелое, низкое небо; мать — полоска земли, прижатая свинцовой тяжестью к воде; вода — я и мои сестры…
Еще?
Глухие, нехоженые леса, там пусто и холодно, и больше нет на земле пространства, только на ребячьем пригорке — дерево по имени Рая.
Но летом солнце согревало нас и нашу землю, и мы бродили по мелководью и ловили руками высунувшихся из воды рыб.
Что это?
Мечтание или память?
Рыбы смотрели на нас и не уплывали, а река, усеянная разноцветными лодками, пахла душновато и празднично, как коробка из-под конфет.
Тогда не нужно было ни вспоминать, ни думать… Замерзшие, мы вылезали на ребячий пригорок и играли там. На пригорке стоял дот, полузасыпанный битым кирпичом и землей.
Но нам хватало и оставшегося места, и мы не сгибаясь входили внутрь и, припадая у пулеметной щели, смотрели на реку — тяжелая осенняя вода плескалась совсем рядом.