Колобок по имени Фаянсов
Шрифт:
— Какой застенчивый милиционер. Скажи, что его никто не укусит, — приказала Фаянсову Эвридика. — А то неудобно выходит. Он тоже хоронил, как и все.
— А почему именно я? — запротестовал Фаянсов, уже сытый общением с Рындиным.
— Ты сейчас хозяин, как и я. И потом у меня ключи, я должна открыть квартиру, — напомнила она и повела в дом гостей.
Фаянсов нехотя побрёл через дорогу. А капитан уже изучал нижнюю ветку дерева, скрупулёзно пересчитывал листья: один… два… Пётр Николаевич подошёл к нему на счёте двадцать.
— А, это вы? — будто бы удивился Рындин. — А я тут случайно забрёл. Гуляю вот, дышу свежим воздухом.
— Что же вы так и будете маяться под этим деревом? Я,
— Не могу. Я и сейчас на службе, — со вздохом отказался Рындин.
— А вы её там и несите. Смена боевого поста. А пить… пригубите за память, как и я.
— Может, и верно, — обрадовался Рындин и, подмигнув, пошутил: — А вдруг вы проговоритесь? Вот и недостающее звено.
Но в подъезде он засомневался:
— Всё-таки неудобно. Не по-человечьи. Вы ему свои люди. А кто я? Участковый?
— Зато вы его небось вытаскивали из петли.
— Пришлось мне, — скромно признался Рындин.
— Значит, вы ему не чужой.
— Мужчины-то были — я и слесарь. Понятые — обе дамы. И все чуть ли не в обмороке. Хоть откачивай самих, — охотно пояснил капитан, поднимаясь по лестнице следом за объектом наблюдения.
Эвридика тотчас взялась за него, Фаянсова, отвела в ванную, заставила исполнить старый обычай — омыть после кладбища руки, затем опоясала его талию весёлым, в цветочек, фартуком и, со словами «работай, ты здесь хозяин», подключила к кухонному делу, он резал сыр, колбасу, открывал консервы и бутылки, точно не было рядом молодых людей. А те да и прочие гости, будто приняв её игру, чуть что шли к нему с поклоном: «Хозяин, где взять то-то и то-то?.. Хозяин, нужен ещё один стул». А глупая ученица монтажёра заехала дальше всех, ахнув: «Ах, Вера Юрьевна! А вы с Петром Николаевичем так вместе и смотритесь, ну чем не муж и жена!» «Помолчи, не выдумывай!» — как бы рассердилась, прикрикнула Эвридика. Всё это говорилось с юмором, но шутки шутками, а кто-то мог принять и всерьёз, опасливо думал Фаянсов. Хотя бы тот же капитан. А он, бравый участковый, слегка оробел, ходил за ним по пятам, только не держался за полы пиджака, а когда сели за накрытый стол, составленный из двух — столового и кухонного, — втиснулся рядом с ним.
Пока рассаживались, возникла пауза, и Фаянсов исподтишка оглядел комнату. В ней с той поры ничто не изменилось, разве что на одной из стен образовалось голое место. Фаянсов напряг память и вспомнил, что там висела фотография Эвридики, где она красовалась в серьгах и цыганской шали.
Наконец за столом установился порядок, провозгласили «за упокой», Фаянсов пригубил рюмку и поставил на стол. Глядя на него, то же самое сделал и Рындин. Но на него зашумели:
— С Петром Николаевичем всё понятно. Он у нас оригинал. А вы-то что? Нет, вы должны помянуть от души.
— Товарищ капитан на службе, — заступился Фаянсов.
— Вообще-то у меня сегодня выходной, — признался Рындин. — Это я сам себя отправил на дежурство. Но теперь, думаю, отпустить. Кое-что я уже понял. Заслужил. И за упокой, плох человек, хорош, выпить надо. Что правда, то правда.
Он снова поднял рюмку, взглянул в неё, словно там, на дне, скрывался преступник, и не было иного способа до него добраться, как выпить всё содержимое рюмки. Рындин покорно вздохнул и, широко распахнув рот, вылил водку в себя, будто в огромный бак. А закусив, подробнее разъяснял:
— Я выпил исключительно как частное лицо. Но я и в этом виде его действие не одобряю. К тому же я как бы заслужил. Раскопал кое-что. Интересная проявилась картина. Треугольник, так говорит моя супруга. Она у меня, между прочим, педагог. Учит в начальных классах.
— Геометрический, что ли? — не понял Фаянсов.
— Берите выше!
«Наверное, снимок с шалью», — подумал Фаянсов.
— А кто, по-вашему, третий? — осторожно спросил Фаянсов, предчувствуя недоброе.
— Вы, хозяин, — уличил Рындин, педалируя на слово «хозяин». — Ну вот его цель и ясна. Он хочет свести с вами счёты. По-мужски. Для этого вас и ждёт. Но опять-таки где? Назовите, мы вас подстрахуем.
— Будет вам, успокойтесь, сколько можно, — призвал Пётр Николаевич. — Встреча не состоится. Карасёва нет! Вы пьёте на его поминках.
— Я, конечно, околодело твоё раскручу, да может оказаться поздно, — предупредил Рындин, без брудершафта переходя на «ты».
За помин Льва Кузьмича выпили снова, и тут Фаянсов узнал нечто удивительное, студийная молодёжь прямо-таки обожала сволочного режиссёра. Те, кто зарабатывал мало и еле сводил концы с концами, не раз кормились из карасёвского кармана. Его так ласково и звали — Кормилец.
Тосты в его славу шли один за другим, потом, как и заведено на современных поминках, Эвридика прихватила бутылку водки и удалилась на кухню почти по-вдовьи горевать в кругу наперсниц: секретарши директора и девочки-монтажёра. А сами поминки незаметно повернулись в необычную сторону, поговорив о талантах и доблестях покойного, участники перешли к деяниям забавным. Один из телеоператоров вспомнил, как Лев Кузьмич заставил до колик хохотать совершенно бездарную актрису, а затем пошло-поехало. Даже у совсем постороннего капитана и у того обнаружились свои отношения с Карасёвым. Он то и дело пытался со словами «я в данный момент не при исполнении, поэтому имею право» войти в бурлящий поток всеобщих воспоминаний, но его каждый раз отбрасывало на берег. Наконец, ему удалось захватить внимание своей соседки справа, диктора Зины. Его история начиналась с того, что, получив назначение на этот участок, он решил представиться жильцам и отправился в обход по домам, и когда позвонил в дверь Карасёва, тот…
Но как Лев Кузьмич встретил нового участкового, Фаянсов так и не узнал — в комнату заглянула Эвридика и поманила Петра Николаевича пальцем, вызвала из-за стола.
— Какой же ты хозяин? Совсем не следишь за питьём. В кухне на окне лимонад. Открой и подай на стол. А крепкое незаметно убери. Хватит, нализались, — указала она вышедшему в прихожую Фаянсову. Так, видно, после долгого брака жена понукает ленивого мужа.
Возразить было нечем, в самом деле, не валить же всё на слабые Эвридикины плечи. А какие они и вправду тонкие, он видал, когда на ней была зелёная кофта. И он безропотно отправился на кухню.
— Погоди, — остановила его Эвридика. — Лев Кузьмич говорил, что выкупит… ну, это… как ты меня нарисовал. Не дай бог теперь все увидят, наследники или кто. И этот участковый, — сказала она.
— Портрет остался у меня, — успокоил её Фаянсов.
— И хорошо. А то я там какая-то… Я Льву Кузьмичу вместо вашего подарила фото, где я изображала цыганку. Спроси у своего Рындина: нельзя ли его забрать назад? Не то выбросят на помойку. Кому я ещё нужна?
Вернувшись в комнату с лимонадом, Фаянсов застал и вовсе нечто невообразимое. Пересказав все анекдоты о Карасёве, молодёжь отыскала на книжной полке магнитофон, поставила диск с попсой, грохочущей ударными, воющей электроорганами, с ором, изображающим вокал, и, вихляя задницами, пустилась в пляс. В тот же миг захихикали в ванной, притворно взвизгнули, там уже миловалась нетерпеливая пара. Не отстал от других и капитан Рындин, вытянул из-за стола диктора Зину и стал обучать приёмам самбо. Святотатство, словно зараза, охватило поминки.