Колодец
Шрифт:
Потом велела мне воткнуть иголку в кору ясеня и ждать, причём иголок должно быть столько, сколько и бородавок. Чудно! Не прошло и недели, как все бородавки на руках после этого исчезли. И больше не появлялись никогда!
— И меня в своё время старуха Лыкова лечила, — разоткровенничался Симаков.
— Я, Клав, в детстве недержанием мочи страдал. Ссался по ночам безбожно! И ничего не помогало. Так она меня от этой напасти избавила раз и навсегда, Царство ей Небесное! Ох, и намучилась тогда со мной мать! Почитай каждое утро перину сушила да простыни поласкала. Я уже во второй класс пошёл, представляешь, а всё мочился
Второй класс — это восемь лет, не маленький уже! Стыдно мне было, хорошо на деревне не знали, мать скрывала, а то ребята задразнили бы до слёз! И куда только мать со мной не обращалась? Куда не возила? Каких только лекарств я не переглотал, а всё без толку, ничего не помогало. Как утро, так обязательно подо мною лужа…
Помню, один раз мама даже свозила меня в Москву, на сеанс к гипнотизёру. Сидит в кабинете дедушка такой в белом халате, с седой бородкой и качает у меня перед глазами стальной блестящий шарик на ниточке. А сам тихо так приговаривает: "Спать! Спать! Спать! " Я и заснул… Мама рассказывала потом, что как только я закрыл глаза, он начал мне внушать: "Не писайся!!! Не писайся по ночам!!! "
Полчаса толмил одно и тоже, а толку? На следующее утро — опять лужа!
Тут кто-то из родни надоумил маманю к знахарке обратиться. Вот старуха Лыкова пришла к нам и научила: ночью, ровно в полночь, я должен был сбегать
на конюшню и там три раза головой вперёд пролезть сквозь хомут!
— Молитву-то он хоть какую знает? — спросила она мать, косясь на меня тёмным глазом.
— Сиди! — махнула мама рукой, — Какие им ноне молитвы? Отучены!
— Тады сама выходи на крыльцо, поклонись на три открытые стороны, поворотись туда, где конюшня и читай Нагорную Молитву, пока он не воротится, — приказала знахарка и ушла.
Мама так и сделала: в ту же ночь растолкала меня около двенадцати и я, как был в трусах и майке, так и побёг не конюшню, дело-то летом было! А сама осталась на крыльце молитву читать.
В те годы на селе электричества и в помине не было, керосиновыми лам-
пами обходились. Что на улице, что на задворках — темень кромешная, жуть! Конюшня за околицей стояла, до неё полкилометра, не меньше!
Но я мигом долетел по натоптанной тропинке. Ворота в конюшню высокие, двустворчатые, на щеколду прикрыты. Замков, как теперь, тогда и не знали… А в воротах — дверца скрипучая имелась, из досок сколоченная. Приоткрыл я её и проскользнул внутрь, а там темно, хоть глаз выколи. В тишине что-то поскрипывает, шуршит, лошади всхрапывают, копытами перестукивают.
Чувствую, сердце у меня обмирает и дух перехватывает. Так и подмывает убежать от страха, но нельзя. Раз надумал избавиться от напасти, значит стой до последнего! Хорошо, что ещё днём я забегал на конюшню и заприметил, где что лежит. Хомуты висели на гвоздях на стенке справа от входа и я быстро нащупал один из них. Снял кое-как, потому что высоко было, и три раза через голову пролез в него.
В конце не выдержал и бросив хомут на земле, убежал стремглав. Только пятки в задницу влипали. Не помню, как и дома-то очутился! На утро, не поверишь, опять лужа! Я до того расстроился, что чуть не плакал. Как же так, ведь всё сделал как надо, а не помогло. Может, я и впрямь какой деффективный и ничем меня не исправить?
Но
Клавдия, внимательно слушавшая мужа, перекрестилась и вздохнула:
— Чует моё сердце, Мишенька, поможет нам Лукерья! Как крест свят, поможет!
— Дай-то Бог!
ГЛАВА 17. Праздник Друидов
Среди ночи раздался негромкий стук в окошко. Клавдия, всегда спавшая чутко, сразу же пробудилась. Стараясь не шуметь, она встала с постели, накинула халат и подошла к окну. Чуть сдвинув краешек занавески в сторону, она пристально всмотрелась в темноту на улице. Увидев стучавшего, удивилась: это был незнакомый ей мужчина. Тот призывно махнул и указал на крыльцо. Клавдия поняла, что человек просит открыть дверь. Мгновение поколебавшись, она кивнула и прошла в сени.
Симаков заворочался и что-то пробормотал во сне. До его слуха сквозь сон донеслось звяканье засова и тихий скрип открываемой двери. Затем послышался приглушённый разговор жены с ночным визитёром…
Вскоре Клавдия вернулась в спальню, оставив посетителя дожидаться на крыльце. Не включая света, она проворно оделась на потёмках, а затем подошла к постели и стала будить мужа.
— А? Что? Что случилось? — Симаков сел в кровати и спросонья замотал голо-
вой.
— Вставай, Миша! — прошептала Клавдия, — Одевайся, поедем!
— Что значит "поедем"? — возмутился Симаков, окончательно просыпаясь, — Куда?
— Ведунья нас зовёт, как обещала. Ходок свой прислала и человека для сопровождения…
— Понятно! — прокряхтел он и по-армейски быстро натянул джинсы и футболку, — Чего среди ночи-то? Дня для таких делов не нашлось, что ли? — продолжал ворчать Симаков, обуваясь на ощупь.
— Почём я знаю? — ответила Клавдия, — Значит так ей сподручнее.
Они вышли на крыльцо. Сопровождающий тихо поздоровался и пошёл к экипажу. Симаков даже не успел его толком рассмотреть, но судя по голосу, мужчина был незнакомый.
— Куда хоть поедем? — спросил он жену, запирая хату на замок.
— Не знаю я ничего. Провожатый велел нам соблюдать тишину и во всём ему подчиняться…
— Не нравится мне всё это, ох, не нравится! — пробормотал Симаков под нос и они спустились с крыльца.
Ночь выдалась беззвёздной. Ватные облака затянули небосклон сплошной пеленой. В двух шагах невозможно было ничего рассмотреть. Симаков, однако, на удивление быстро привык к темноте и увидел за оградой тёмный силует неповторимого ходка Лыковой.
Запряжён тот был, правда, не прежней лохматой лошадёнкой, а высоким статным жеребчиком. Конь в нетерпении перебирал тонкими резными ногами и беспокойно прядал ушами, негромко пофыркивая. Симакову показалось, что жеребец отчего-то всё время с испугом косится на колодец. Мужичок-сопровождающий поправил позвякивающую сбрую и взобрался на облучок, жестом пригласив мужа и жену садиться в ходок.
Не успели они расположиться на мягкой сидушке, как возница отпустил поводья, причмокнул и взмахнул кнутом. Жеребец взял с места намётом, ходок легко покатился по дороге. Хорошо смазанные колёса не издали ни звука, ночную тишину нарушала лишь дробная поступь коня.