Кологривский волок

Бородкин Юрий Серафимович

Наверное, не к сроку это было, не под настроение, но задержался на кладбище: повинился перед бабкой за свое опоздание, исполнил ее давнюю просьбу. Оглушенный галочьим гамом, постоял с последним поклоном над обтаявшими холмиками ее и деда, размышляя о том, как много родни схоронено здесь — может быть, сотни живших когда-то на этой земле людей, потерявшихся в памяти, потому что, несмотря на непрерывную связь, память отступчива. Вот есть две дорогие сердцу могилы, есть еще полустершийся холмик какой-то прабабки, о которой Сергей уже не имеет ни малейшего представления, других за этой прабабкой уже не отыщешь, не разглядишь, как на картине,

изображающей толпу: передние лица отчетливы, а дальше — расплывчатые, размытые расстоянием, вовсе сливающиеся в серую массу. Там, в дальней дали, не только однокровные Карпухины, пожалуй, и все односельчане были родней друг другу, но растеклось это родство по разным фамилиям, и оказалась коротка крестьянская родословная. Вот они, два холмика под сосновыми крестами… И еще раз Сергей клятвенно помыслил о том, что, как бы ни была бедна земля отцов и дедов, искать доли в иных краях он больше не будет.

Купив папирос, он проходил мимо колхозного правления. Одно из окон конторы по-летнему распахнулось, из него вытолкнулось облако дыма, а вслед за ним показалось мясистое лицо Охапкина.

— Карпухин, зайди на минутку.

Сергей побаландал сапогами в бочке, врытой у крыльца, соображая, зачем понадобился председателю. В кабинете было накурено, как после сходки: Иван Иванович по обыкновению не выпускал из губ длинного мундштука. Грузно придавливая хромовиками грязные половицы, он прохаживался вдоль обшарпанного и залитого чернилами стола, пыхтел, точно заводская труба. Крепко тряхнул Сергея за руку:

— Все гуляешь, молодожен?

— Гуляю. Куда спешить?

— Ружьецом обзавелся, так сказать. А дичь где?

— В лесу, как всегда.

— Знакомое дело. Мы, бывало, тоже бродим-бродим с берданкой впустую, возьмем да кепки друг дружке подырявим — и все трофеи. — Весело поиграл короткими, как бы надутыми, пальцами по расколотому стеклу, прикрывавшему замызганный календарь и еще какие-то бумажки. — Ну, и какие намерения имеешь на дальнейшее?

— Толком не решил еще, — неопределенно пожал плечами Сергей.

— Вот тебе бумага, вот — ручка: пиши заявление, — без обиняков предложил Охапкин.

— Шутишь, Иван Иванович! — насмешливо улыбнулся Сергей и тоже достал свежую пачку «Прибоя», закурил, показывая свою независимость от Охапкина.

— Не бойся, никакого подвоха нет. Доить коров или разбивать навоз тебе не придется. Пиши, так сказать: «Прошу принять меня в колхоз на должность шофера».

— А где машина?

— Вот! — Охапкин достал из стола документы. — Надо ехать в Горький получать ГАЗ-51. Советую не отказываться, на это место я всегда человека найду.

Сергей все еще с недоверием смотрел на председателя. Вспомнилось, как в МТС и то не нашлось ему ни машины, ни трактора, как работал на потрепанном лесовозе. А сейчас колхоз покупает собственную машину, и ее, новенькую, прямо с конвейера, предлагают ему! Заманчиво.

— Трудодни? — спросил он.

— Деньги. Шестьсот пятьдесят рубликов — только для шофера, как исключение. В общем, хватай ручку и пиши, а то передумаю.

Охапкин свистяще хихикнул, довольный тем, что имеет возможность так благоденствовать, его заплывшие глазки совсем спрятались в узких щелках. Бумаги сунул обратно в стол, не утруждая себя лишними уговорами.

Снова заходил по кабинету, разгоняя широченными галифе дым. Уже с некоторым раздражением добавил:

— Да чего тут долго кумекать, голова! Выгодную

работенку предлагаю: давай, так или эдак.

Шестьсот пятьдесят рублей — не кот начихал, в деревне можно жить и с таким заработком. А главное — машина, не драндулет какой-нибудь. Просто предложение оказалось для Сергея неожиданным, и, что греха таить, все же сдерживало предубежденное отношение к колхозу, поэтому он и мешкал, разглядывая мириады пылинок, серебрившихся в снопе солнечного света, падавшего из окна. Наконец, решительно макнул перо в чернильницу…

— Ну, и вся недолга! — удовлетворенно сказал Охапкин, прочитав заявление.

— Когда ехать получать машину?

— Через недельку. Я поговорю с директором МТС, чтобы отпустил с тобой Ивана Назарова в Горький: он там бывал, знает, как это делается.

— Спасибо, Иван Иванович.

— Благодарить после будешь. Пригонишь машину сюда под окна — вспрыснем, так сказать. Аха-ха-ха! — довольно захохотал. — Бывай здоров.

Вышел Сергей на улицу, зажмурился, ослепленный солнцем. Несколько минут постоял, сбитый с толку тем, что все так быстро устроилось, и, не разобравшись, правильно или нет поступил, зашагал к дому.

6

Отыграла паводком резвая Несома, пронесла сплавленный лес в низовье: к большим рекам, к строящимся городам. Вбираясь в межень, высветлилось ее течение, и вслед за убывающей водой снялось с места крикливо-матерное воинство сплавщиков, шумной ватагой покатилось под гору, вооруженное баграми на длинных древках. Уходили с похабными частушками лад гармонь, наверное, хотели напоследок досадить деревне, строгим старухам и старикам.

Сплавщики занимали избу Игната Огурцова с позволения сельсовета, купившего ее на дрова. Игнат окончательно выстроился в Новоселках, семью туда забрал, перестав жить на два дома. Деревня лишилась покоя от нежданных постояльцев: иной раз до полуночи булгачились, терзали свою походную гармошку, горланя песни.

И странное дело, уж видно, отпетый народ, а девки — Люська Ступнева с Зойкой Назаровой — не сторонятся, идут на приманку гармони, пляшут, танцуют, вздымая пыль под березами у бригадирского звонка. Люська — эта безнадежно засиделась в девках, за тридцать перевалило. Может быть, слишком бойкая да неприглядную мужицкую работенку справляет на тракторе — в том беда? Скорей в женихах загвоздка, потому что после войны перевелись они, разве что вот такие временные гастролеры нагрянут. Зойка моложе, но и ей пришли сроки поторапливаться замуж — не до разборчивости. В общем, захороводились последние шумилинские невесты с какой-то отчаянной решимостью. Родители ночами не спали, старухи осуждающе вздыхали, забыв свои молодые весны, забыв, как май кружит головы.

Бедовый месяц! И люди, и сама природа словно опьянены первым теплом пролетья, не знающим устали солнцем. Простор ему в огромном, будто раздвинувшемся, небе, сияет не надоедливо, весело; дни тянутся нескончаемые, сойдясь почти впритык друг с другом. Какая сила сказывается в эту пору в земле! Не только на угреве около Портомоев, а всюду прет трава, взрываясь золотистыми бутонами купальниц. Как-то сразу, чуть ли не на глазах, взялись прозрачной зеленью березняки, выделяющиеся в боровой стороне светлыми пятнами. В приречных кустах гомонливо обживались птицы, далече разнеслось долгожданное, как бы освобождающее душу «ку-ку», и черемуха уже всплеснулась белым прибоем по берегам Песомы.