Кологривский волок
Шрифт:
— Знаем, как не знать, — скептически заметил неисправимый Трофим Губарев.
Бабы зашушукались. Мужики, курившие у выхода, обеспокоенно бубнили вполголоса, обсуждая меж собой кандидатуру Охапкина. Чувствовалось, что определенного одобрения она не вызывала, но и возражать не осмеливались. К тому же ильинских все-таки устраивало, что предпочтение отдано их председателю. Хорош ли, плох ли, а привыкли видеть в начальстве.
Не давая времени на лишние размышления, Коротков, заинтересованный прежде всего в том, чтобы собрание прошло по намеченному плану, продолжал:
— Есть предложение голосовать списком. Нет других
Домой шумилинцы возвращались с чувством неудовлетворенности. Очутившись в поле, дали волю запоздалому возмущению, ругали начальство, перекорялись друг с другом. Только Тихон Фомич Пичугин, шагавший позади всех, упорно молчал, точно его крепко надули. Не верилось, что «Красный восход» больше не существует. Что-то сулит укрупнение колхоза?
Сергея тоже волновал этот вопрос, потому что еще раз предстояло сделать выбор: колхоз, леспромхоз, МТС.
С трудом одолевая темноту, впереди замаячили деревенские огни, они показались Сергею слишком робкими после электрического света в ильинском клубе.
4
Сначала с дождевыми тучами, а потом и солнечное накатило тепло, пригнетая снега, оживляя очнувшиеся после долгой спячки леса. Повеселела быстрина на Каменном броде, с каждым днем все шире выпрастываясь из-подо льда. Над угорами взахлеб славили весну жаворонки, небо распахнулось во всю голубую беспредельность. Жить бы под таким небом только счастливым людям.
Егор Коршунов не принадлежал к ним. Губительные годы плена, измена жены, смерть матери и, главное, непоправимая болезнь — не слишком ли много на одного человека? Именно весной пуще всего изводил его ка шель, будто песком царапало в груди. Он не хотел верить в свою обреченность, но мысль эта возникала не раз, тоже чаще всего весной, потому что румяные зори с гулким, как бы всесветным, тетеревиным курлыканьем, азартно-напористое солнце, тревожащий запах талого снега — все это хорошо, когда человек здоров, не надсадился душой, когда его не обошла доля.
Женитьба на Галине мало помогла. Даже в медовый месяц не ощутил Егор какой-то новизны чувств, понимая, что любви между ними не могло быть, поскольку сошлись по нужде. Долгое время оба они стыдились перед деревенскими, как будто связь их была незаконна.
Несколько поправило дело рождение Оленьки. Она была единственной отрадой для Егора, его утешением к болью. Ведь если самого изводит чахотка, то и ее ждет такая же участь. Как ни странно, но он, отец, непоправимо виноват перед дочерью тем, что породил ее. Зачем зачалась эта жизнь с предопределенной судьбой? Слушая беззаботный лепет девочки, глядя в смеющиеся черные глазенки, он тревожно думал о ее будущем: не сгорела бы раньше срока, как цветок, опаленный случайным заморозком…
Егор брился, отчаянно ширкая по намыленному подбородку опасной бритвой, — чистое наказание, искры из глаз. Сколько ни правь лезвие на оселке и ремне, все дерет; хрустит жесткая Коршуновская щетина, а не поддается. Вовсе бы забросить это занятие, пусть бы росла бородища, как у отца, чтоб только ножницами обхватывать, да каждый день на людях — бригадир. Потому и приходится скоблиться хоть раз в неделю.
Оленька спала в своей деревянной кроватке в обнимку с тряпичной куклой. Есть у ней и настоящая, купленная в магазине, но любит эту самоделку. Галина уехала на савинскую ферму, а из Ильинского должны были приехать за фуражными остатками овса — один колхоз. Егор было повздорил с Охапкиным насчет этого овса: своих лошадей печем будет подкормить. Тот не отступился, мол, теперь нет ни своих, ни чужих.
— Собираешься, что ли, куда? — спросил Василий Капитонович. Он подшивал валенок на другом конце лавки.
— Просто зарос, как черт! Ильинских жду, за овсом приедут.
Василий Капитонович некоторое время молча продергивал дратву, руки его были иссечены бурыми следами вара.
— Дураки зеворотые! Привязали Арину хвостом за рябину, так и вас к «Ударнику». Сено им подай, овес подай… Иждивенцы!
— Один колхоз.
— Во-во, соберите полрайона в один колхоз, вовсе запутаетесь.
— Мне не больше всех надо. Охапкин — председатель, он и распоряжается.
— Своим ильинским потрафляет, на остальное ему наплевать — в пору о выпивке думать. Не могли потрезвей найти человека, — продолжал бурчать Василий Капитонович, не столько беспокоясь о колхозных делах, сколько сожалея о прошлом. — Э-эх, деятели! И так и эдак мудрят, а все идет к нулю. Бывало…
Заметив две подводы, остановившиеся посреди деревни, Егор надел фуфайку и вышел на улицу. С тех пор как Никита Соборнов по старости отказался быть кладовщиком, он исполнял и его обязанности. Сейчас, весной, шумилинские амбары были пусты, остался посевной ячмень да этот злополучный овес.
Егор издалека узнал в одной из возниц Настю. «Куда ее черт принес!» — подумал он, в то же время уличая себя в неискренности. Сколько лет прошло, как они расстались, казалось, перестрадал всеми муками ревности, навсегда смирил сердце, а нет-нет и шевельнется в нем непогашенная искорка. Встретился с ясным, по-весеннему голубым взглядом Насти и нахмурился, словно нарушил какую-то заповедь. Лицо ее было по-девичьи свежо и румяно, рядом с ней Егор выглядел изрядно потраченным, хорошо, хоть побрился.
Сухо поздоровался с ней и с Анфисой Макашиной, повеличавшей его Егором Васильевичем, в сани не сел — шагал впереди подвод, щурясь от синевы снегов. Лошади иногда оступались, проваливаясь копытами чуть не до земли, так ненадежна была дорога. До сарая, где ворохом, прямо на елани, хранился овес, пришлось сначала торить след. Несколько раз пробрели туда-сюда по сыпучему, как песок, снегу: когда задевали плечами друг друга, Егору становилось не по себе, словно кто-то приневолил их к такой близости: сошлись в буквальном смысле на узенькой дорожке Они ли были повенчаны, наречены мужем и женой? Они ли клялись в любви друг к другу, и как могла любовь превратиться в ненависть? Так давно, так мимолетно было их короткое счастье, оказавшееся роковым. Все отошло в такую даль и глубину, что только памятью можно достать, и то не верится, точно не с тобой, а с кем-то другим происходило.